В сугробах снежных рыскает волчица,
К себе волчат зовет, а их уж нет.
И над пустым гнездом тоскует птица,
И люди бродят средь земных дорог.
Непроницаемы людские лица.
Земную грудь попрут стопами ног,
Распределят между собой ревниво
Чужого хлеба найденный кусок.
Не отдохнут, а дальше торопливо
Пойдут искать… И что искать теперь,
Какого нам неведомого дива,
Какой свободы от каких потерь?..
А солнце быстро близится к закату.
Приотворилась преисподней дверь.
Иуда пересчитывает плату,
Дрожит рука, касаясь серебра,
К убитому склонился Каин брату,
Течет вода пронзенного ребра,
И говорят с привычкой вековою
Предатели о торжестве добра.
Подобен мир запекшемуся гною.
Как преисподним воздухом дышать,
Как к ядовитому привыкнуть зною?
Вглядись, вглядись: вот бьется в небе рать,
И будет неустанно, вечно биться.
Вглядись: меч обоюдоострый… Мать…
Мать матерей… Небесная Царица,
Был плач такой же, на Голгофе был…
Вглядись еще: откуда эта Птица,
Как угадать размах священных крыл,
Как сочетать ее с землею грешной?
Пусть на устах последний вздох застыл, –
Глаза средь этой темноты кромешной
Привыкли в небе знаки различать.
Они видали, как рукой неспешной
Снял ангел с Откровения печать –
И гул достигнул до земного слуха.
Его услышав, не дано молчать.
Вздыхало раньше далеко и глухо,
Как вздох проснувшегося. А потом,
Как ураган, шумели крылья Духа
И прах, и небеса заполнил гром.
И лезвием блестящим рассекала
Струя огня храм, душу, камень, дом:
Впивалось в сердце огненное жало.
Ослепшие, как много вас теперь,
Прозревшие, как вас осталось мало.
Дух ведает один число потерь,
Дух только горечи и воли ищет.
Мать Иисуса и Давида дщерь,
Что херувимов огнекрылых чище,
Внесла свой обоюдоострый меч
На небеса небес, в Его жилище.
Никто не попытается извлечь
Из сердца Птицы смертоносной стали,
Он Сам пришел Себя на смерть обречь.
Так было предуказано вначале.
Начало мира, – этот меч и крест,
Мир на двуликой выращен печали:
Меч для Нее, Невесты из невест.
Крест Отпрыску Давида, Сыну Девы.
Одно и два. Смешенье двух веществ.
Сегодня вечности поспели севы
И Божьему серпу препятствий нет.
Сталь огненосна. Кровеносно древо.
Крещение второе. Параклет.
Огонь и животворный Дух крещенья…
Сменяются потоки дней и лет, –
Все те же вы, бессмертны в повтореньи
Живые образы священных книг.
Пилат умоет руки. В отдаленьи
Петуший утренний раздастся крик,
И трижды отречение Петрово,
Сын плотника склонит Свой мертвый лик, –
Ворота адовы разрушит Слово.
Но Славы Царь сегодня в небесах,
Утешителя Он нам дал иного,
Иной и мытарь посыпает прах
На голову. Иного фарисея
Мы видим. Он с усмешкой на устах
Уж вычитал, об истине радея,
Что есть закон. Закон не превозмочь.
А кто восстанет, тем судьба злодея.
Которого Вараввы? Пусть он прочь,
Прочь от суда уходит на свободу.
Трехдневная приблизилась к нам ночь.
К избранному Израилю, к народу
Новозаветному, внимай, внимай.
Вот некий Дух крылом смущает воду,
Где хочет, дышит, воскрешает рай
В сердцах блудниц и грешников убогих.
Израиль новый, Божью волю знай,
Ведь сказано в Его законах строгих, –
Дар благодати взвешен на весах,
Дар благодати только для немногих.
Что создано из праха, будет прах…
И звонко заколачивает кто–то
Гвоздь в перекладину креста. И страх,
Кощунства страх, о чистоте забота,
И ужас непрощаемой хулы
Весь мир мертвит. И смертная дремота
Огонь покрыла пеленой золы.
Недвижны звезды в небе, звери в поле,
В морях застыли водные валы.
О, Дух животворящий, этой боли
Искал Ты? О, неузнанная весть,
Людьми не принятая весть о воле.
Где средь потопа Белой Птице сесть?
Где среди плевел отобрать пшеницу?
Что может пламень в этом мире съесть?
Лети от нас, истерзанная Птица.
К Тебе никто не рвется, не привык.
Не можешь Ты ничьей любви добиться.
Виденьям не покорствует язык.
Что видели глаза, пусть скажет слово.
Огонь средь мертвых, преисподней рык.
Пусть будет сердце смертное готово
Предстать на суд. Пусть взвесит все дела,