Глава тяжело вздохнул.
— Если бы у них дома было хотя бы по одному ребенку, разве они торчали бы здесь!
Услышав это, она резонно возразила:
— Разве я виновата, что у них нет детей?
Главу до душевной боли укололи ее слова. Покачав укоризненно головой, он только и смог ответить ей на это:
— Как же ты несправедлива к нам! Пойми: чтобы жить, нам необходимо видеть твоего ребенка каждый день. Слышать его голос. Наблюдать, как он растет. Как он смотрит на мир. На нас.
— Ребенок мой! — с вызывающей гордостью заявила она. — Я его родила!
— Но он единственный на всей планете. На всей нашей Земле! Другого нет. Он не только твой, он — ребенок всего общества! Общества несчастных людей! — Он указал ей на стоявшую внизу толпу, молчаливую и неподвижную.
Она равнодушно взглянула в окно и ничего не ответила. А Глава продолжал:
— Пойми великую истину живущего в этом мире. Мы все смертны от рождения — я, ты, они. Люди рождаются и умирают. Так было всегда: рождение и смерть, смерть и рождение. Эти две великие силы природы, обновляющие жизнь, прошли через сотни поколений человечества. И можно было смириться с неизбежностью смерти своей, твоих родных, близких… Но теперь, когда нет рождения, сознавать, что умирает целое человечество — это невыносимо! Это жутко невыносимо…
Она слушала, не перебивая, закрыв глаза. Когда он умолк, она еще долго была неподвижной, словно ушла в свои далекие думы. Потом вдруг заговорила быстро, с волнением, словно защищаясь от наваждения:
— Нет, нет, это все не то! Разве я виновата в этой жуткой истории? Или мой муж? Или моя дочь? Зачем они разъединяют нас? Хотят разрушить всю нашу семью? Что им надо от нас? Что!? — И, рубанув ладонью в сторону толпы, словно этим жестом она хотела отсечь невидимый трос, связывающий ее семью с несчастьем общества, сказала, и защищаясь, и обвиняя: — Они сами во всем виноваты. Пускай и мучаются теперь. А нас пусть оставят в покое. Да, пусть оставят в покое нашу семью!
«Удивительно! — подумал Глава. — В ней заговорил инстинкт сохранения семьи. Может, Сенат допустил ошибку, удалив из семьи ее мужа на время болезни ребенка? Пострадала семья. А общество? Оно требует оградить семью от людей, от общества. Но это невозможно! Что же делать? Да поможет мне Разум и Любовь!»
— Ты говоришь: оставьте в покое семью! Семье мешает общество. А ведь семья — частица общества! Как колосок в хлебном поле. Как капля в океане. Один колосок без поля погибнет. Капля без океана высохнет. Ты — дочь общества. Разве можно тебе отделиться, уйти от него? Как же ты, дочь человеческого общества, можешь спокойно смотреть на страдания людей да еще и попрекать их в том, что они несчастны? Ты попристальнее погляди на них и поразмысли над тем, что я тебе сказал.
Он вещал, как пророк, как судья, как посредник, старательно вкладывая в смысл слов всю силу убеждений.
Она отошла от окна, села на диван и недовольно проворчала:
— Сами любуйтесь своим обществом. Я им налюбовалась — вот так! Эту толпу сумасшедших очень удобно разглядывать отсюда. И размышлять о той жизни, которую они уничтожили…
Он стоял у окна и глядел на мертвые деревья, которые когда-то были садом. Сейчас их обуглившиеся стволы и сучья с облезлой корой напоминали заколдованных чудовищ из страшной сказки, воздевших к нему в застывшем стоне свои многочисленные руки-ветви, словно молили небо о пощаде.
Стояла середина мая. Когда-то здесь в это время деревья распускали листву. Она была зеленая, нежная, как пух, и радовала глаз приходом весеннего возрождения природы. В зеленой густоте крон копошились, пели, щебетали, устраивая гнезда, птицы. Их было много тогда, разных птиц, и в воздухе непрерывно звучали их восторженные крики. Особенно шумными были воробьи, эти вечные спутники человеческого общежития.
А в первые летние дни, когда природа поднималась новой волной жизни и начиналось ее бурное цветение, воздух наполнялся чудным ароматом. Пчелы, шмели, целые рои других насекомых лакомились нектаром цветов и неустанно трудились, заготавливая дары лета на зиму.
Сейчас не было цветения, не было ароматов; в воздухе, нависнув, застыл ядовитый смог — смешение трупного зловония с резким запахом электрического разряда и нефтяной гари.