Мы с трудом продвигались вперед. Снег валил не переставая.
— Плохо тебе придется на обратном пути, — сказала мать Карлбергу, который уже не раз слезал с саней, чтобы расчистить путь лошади.
— Ничего не поделаешь! Главное — поспеть к поезду, не то вы просидите весь день в зале ожидания. Туда идет всего два поезда.
Карлберг снова и снова расчищал дорогу, пот градом катился у него со лба, а лошадь вытягивала сани из снега. Несколько минут мы двигались по ровной дороге, но потом перед нами снова вырастал сугроб.
Мать разговаривала с Карлбергом, но звон колокольчиков мешал мне разобрать слова. Только когда лошадь остановилась, я услышала, как Карлберг, наклонившись к матери (он правил, сидя на задке саней), спросил:
— Можешь ты поклясться, Гедвиг, что хозяин не был вчера у Ольги? Я готов душу прозакласть, что он у нее был. Я это по запаху чувствую, я ведь знаю его табак.
Я замерла в напряженном ожидании: неужели мать поклянется? Ложная клятва — это ведь так страшно. Но, с другой стороны, она ведь обещала Ольге…
— Клясться я не стану, я за хозяином не слежу, но мы не слыхали, чтобы он заходил к вам, правда, Миа? Разве хозяин вчера пошел от нас к Ольге?
Карлберг недоверчиво смотрел на мать, обернувшуюся ко мне. Сани уперлись в сугроб, и лошадь нетерпеливо оглядывалась, ожидая помощи кучера.
— Не-ет, не слыхала. Он сразу пошел домой.
Карлберг больше ничего не сказал. Мать смотрела куда-то вдаль, пока он разгребал снег и вел лошадь через сугроб. Дело близилось к рассвету, метель вдруг улеглась. Карлберг снова забрался в сани.
— А он не заходил к ней перед тем, как пришел к вам? Ты не слышала, Миа? — спросил он, нахлестывая лошадь.
— Нет, не заходил. Он пришел к нам весь в снегу, мама еще помогала ему отряхнуться, — находчиво возразила я.
Карлберг, по-видимому, успокоился. Дети ведь не лгут. Мать по-прежнему смотрела вдаль, избегая моего взгляда.
Когда мы наконец приехали на станцию, до отхода поезда оставалось еще полчаса.
— Хозяин хотел, чтобы я купила ботинки на станции, но я подожду до города. Я куплю их дешевле у Процентщика Калле. Если хозяин спросит, так ему и скажи, — объяснила Карлбергу мать. Она протянула ему крону. — Купи что-нибудь своим.
— Тебе самой нужны деньги, Гедвиг, я не могу взять их у тебя.
— Бери, бери, купи что-нибудь, я всегда сумею раздобыть себе крону. И не думай плохого про Ольгу. У меня никогда не было такой славной соседки.
Карлберг повернул и поехал домой, а мы вошли в зал ожидания. Мать едва ковыляла в стоптанных башмаках. У меня поверх полуботинок были натянуты носки. Глядя на мои ноги, можно было подумать, что у меня слоновая болезнь.
На вокзале в Норчёпинге мать сняла с меня носки. Помню, какими сострадательными взглядами меня провожали прохожие, когда я шла по снегу в полуботинках. Мы с матерью решили, что их жалость глупа и никому не нужна.
— Дурачье, — сказала мать. — Полюбовались бы на самих себя.
Я щеголяла в новой зеленой кофте и считала себя достаточно нарядной для их старого города.
Путешествие подбодрило мать. Глаза у нее блестели, она выпрямилась и, несмотря, на сбитые каблуки, шагала бодро. Ноги у нас обеих промокли, потому что аллея, по которой мы шли, была покрыта толстым слоем грязного снега. Но мы ведь не привыкли держать ноги в тепле. В ту пору рваные ботинки были делом весьма обычным для простого люда. Не мы одни месили промокшими ногами снег.
Когда мать приходила в такое настроение, я всегда знала, что меня ждет что-нибудь приятное.
— Прежде чем идти к бабушке, выпьем по чашечке кофе, — сказала она, свернув в переулок.
— Кофе?
— Конечно, а почему бы нет? Нам не мешает подкрепиться.
Мать выбрала маленькое, скромное кафе, на окнах которого висели темные занавески, обшитые бахромой. Я вообразила, что это очень дорогое кафе, но мать сказала мне, что оно устроено для рабочих. — Кафе общества трезвости, — добавила она.
Хозяйка смерила нас довольно бесцеремонным взглядом, но мать, держа меня за руку, прошла во внутреннюю комнату и заказала две большие чашки кофе с бутербродами.
Вот это было пиршество!
«Бутербродами» у нас в просторечии назывались не только ломти хлеба с маслом, — и на это были свои причины: румяная горбушка хорошо выпеченного хлеба очень уж походила на задик упитанного трехмесячного малыша.
Сытным бутербродом было легко утолить голод.