В прихожей не было слышно детского крика. Не видно было старого теткиного раздвижного стола. На полу лежал новый ковер. Нерешительно осмотревшись, мать постучала.
Дверь открыла чужая женщина. Янсоны переехали.
— Господи, да неужто родная сестра фру Янсон ничего не знает! Подумайте только! Нет, вы только подумайте! — и пошла, и пошла…
Выяснилось, что Янсон арендовал усадьбу Хагбю. Он называет себя теперь — «домовладелец Янсон».
— Домовладелец? Что это еще за выдумки, черт его дери? — выругалась мать, забыв о том, что у нас несчастье и что мы купили траурные платья.
— Уж не знаю, так он себя называет. До Хагбю отсюда недалеко.
— Я знаю это собачье логово. Ума не приложу, что он там делает. Там ведь нельзя жить.
— Он привел в порядок комнату, купил новую мебель. У него даже две лошади, он теперь сам берет подряды.
Вот это новости! Мы обе устали, а до бабушкиного дома в Вильбергене так далеко.
— Ну, прощайте, и спасибо вам.
— Не за что. Прощайте, счастливый путь!
Мы снова вышли на улицу, слегка растерянные. Правда, ноги у нас согрелись, но мы уже давно не ели, и у обеих сосало под ложечкой. Мы долго сидели у процентщика, потом почти час добирались сюда. До бабушки тоже было километров пять… и к тому же мы не знали, расчищена ли дорога.
— Что ж, все-таки придется идти, — узнаем, что у них там. Может, они уже похоронили старика и справили поминки; хотя вряд ли они успели.
И снова в голосе матери прозвучали нотки отчуждения, точно ей было безразлично, что дедушка умер, и вообще все равно, что бы ни случилось. А ведь в ту ночь, сидя в одной рубашке, она обнимала бабушку. Я хорошо помню узловатую бабушкину руку, которая, точно сухой кусок дерева, лежала на белом плече матери. Это было так красиво, и мать была так дорога мне тогда! Почему она вдруг опять стала такая? Разве покойный дедушка виноват в том, что отчим заложил ее ботинки или что дядя переехал? Да и бабушка здесь тоже ни при чем. Мне по-прежнему было жалко бабушку.
В ту пору я еще не знала, что значит чувство омерзения.
Мать брела по грязному снегу, и все на свете внушало ей глубочайшее омерзение.
— Хочешь есть? — спросила она.
— Нет, нет, я потерплю до бабушки.
Мы вышли за городскую заставу. Все было занесено снегом, но мы хорошо знали дорогу.
Двух лет не прошло с тех пор, как мать почти каждый вечер ходила этой дорогой к бабушке, чтобы ткать у нее половики. Эти половики лежат сейчас в домике на равнине. Ольга теперь так одинока. Мать дала ей ключ от нашей комнаты, чтобы она каждый день немного протапливала там. В благодарность за хлопоты Ольга берет себе молоко, которое причиталось матери.
Дорогу, видно, только что расчистили: снег был утрамбован, стало легче идти.
— Через час доберемся, — сказала мать, ускоряя шаг.
Я не отставала от нее. Ходила я хорошо.
— Мне бы надо надеть еще пару чулок, а то ботинки спадают, они велики и натрут мне пузыри на ногах, — проговорила вскоре мать, замедлив шаги.
У меня было как раз наоборот. Ботинки были мне малы и жали. Я бы охотно сняла свои единственные чулки.
Вдруг где-то позади раздался звон колокольчиков, и, обернувшись, мы увидели пару лошадей, запряженных в телегу. Они мчались во весь опор. Мы посторонились, давая им дорогу. Но, поравнявшись с нами, телега остановилась.
— Что за черт, да это Гедвиг! — послышался пьяный голос.
Это был один из возчиков, живших у тетки.
— Вы не в Вильберген, случаем? Я вчера видел Альберта, вы как раз поспеете к поминкам. Садитесь, подвезу.
На телегу были навалены мешки с отрубями, которые надо было свезти в лавку далеко за Викбуландом.
Возчик услужливо помог нам взобраться на мягкие мешки. Он был навеселе и пытался обнять мать. Она отбивалась, но так, чтобы не рассердить его: он ведь избавил нас от необходимости идти пешком.
— Ну, ну, Франц, сиди смирно.
— Смирно! Вот еще! Чем я хуже Альберта? Ты, верно, не знаешь, что он уже завел себе новую? Плюнь на него, Гедвиг! Альберт настоящий мерзавец.
Ну вот, опять начинается!
— Ладно, ладно, все вы одним миром мазаны. Хватит болтать, поехали. Вези нас в Вильберген, в лавку ты все равно поспеешь, а нам пришлось долго тащиться пешком.
— А что я за это получу?
— У свекрови есть коньяк, — сказала мать.
Лошади рванулись, звеня колокольчиками, точно пожарная карета. Мы и оглянуться не успели, как подъехали к домику бабушки. Домик стоял, как он стоял здесь спокон века: по обе стороны от него тянулись холмы, в саду рос сиреневый куст, только теперь сад был занесен снегом, а чуть подальше был большой хлев.