Я выспалась, и снова сижу в углу у печки, терзаясь страхом. Сколько зла творится вокруг. Какой злой вид у окружающих. Да, они и на самом деле злые. Мать бродит по комнате, страдающая, недовольная, полная страха. Бабушка нервничает. За весь день никто не обмолвился добрым словом, каждый занят своими мыслями. Ходят раздраженные, сердитые.
А теперь мать и Мина пьют кофе, сидя за столом. Бабушка, как обычно, поместилась со своей чашкой у печи. Она всегда мерзнет.
Разговор каждую минуту грозит превратиться в ссору. Мать торопит Мину. Стирка окончена, и мать хочет, чтобы Мина поскорее отправлялась домой и больше сюда не приходила. Мать может сама справиться со всем, что еще осталось приготовить к погребению. По крайней мере она пытается убедить в этом Мину.
Мина возражает. Бабушка просила, чтобы Мина помогла ей после похорон, когда Гедвиг уедет в деревню.
Наступает короткое молчание.
— Скажи-ка, — нарушает его мать, — правда, что Альберт — отец твоей младшей дочери?
— Альберт? Какой Альберт? Ах, Стенман? Вот оно что! Вон что тебе хочется знать! Я сама бы рада знать, да разве узнаешь, — хихикая, отвечает глупая Мина.
Я вижу, как потемнели от ненависти глаза матери.
Но никто не произнес ни слова. За то время, что мы оставались у бабушки, Мина больше ни разу не появлялась у нее в доме.
21
День похорон вспоминается мне смутно.
Помню только, что все страшно спешили и что был трескучий мороз. Мать не сумела достать мне пальто, и поэтому на кладбище меня не взяли.
Помню, мы еще не успели поставить на огонь картошку, как уже появились первые гости. Матери пришлось варить картошку в мундире, а потом наспех очищать ее, полусырую, и снова доваривать, чтобы гости думали, будто она с самого начала варилась без кожуры. Отваренные картофелины чистились быстрее, кожура отделялась гораздо легче.
Мы с матерью вышли за угол и на десятиградусном морозе очищали недоваренную дымящуюся картошку, а гости толпились в тесной комнате и ждали угощения, чтобы после этого разойтись по домам.
Капелла ударного батальона тоже явилась на похороны, и бабушка шепнула матери, что придется угостить и этих, хотя их вовсе не приглашали. Бабушка была очень недовольна, что они пришли. Она теперь стала неверующей.
Я была одета в новое черно-зеленое муаровое платье. Оно натерло мне шею. Матери пришлось подшить воротник кусочком мягкой материи. Она взяла чистый, выглаженный носовой платок и отрезала от него полоску. Меня это так напугало, что я пожалела о своих жалобах. Мать начинала внушать мне страх: резать покупные вещи!.. Все взрослые внушали мне страх. Они совершали такие поступки, что их просто нельзя было узнать. И потом — они ничуть не горевали об умершем. Мне казалось, что никто из них не горевал о старике.
Бабушка жаловалась на холод и суету. Она сердилась, что ударный батальон явился с гитарами и цитрами, и с негодованием сплевывала через левое плечо, вспоминая о «хозяине», который даже венка не соизволил прислать, хотя старик прослужил у него скотником больше двадцати лет.
— Мог бы дать денег на похороны, — возмущалась бабушка.
Все говорили о похоронах, но никто не говорил о покойнике. Его смерть никого не удивляла. Он был старый, измученный человек, как ему было не умереть. Беседа шла своим чередом, гости явились сюда не для того, чтобы отдать последний долг, а чтобы выполнить неприятную обязанность. Приличие требовало их присутствия на похоронах старика. По всему было видно, что это для них обуза.
— Альберту повезло: из-за похорон отлынивает от работы, — сказала мать утром в день погребения.
Отчим почти не показывался дома, но на похороны все-таки пришел. Вид у него был торжественный. Скорбящий сын, который провожает отца в последний путь. Один из «образованных» тоже пришел на похороны.
— Пожалуй, стоит напомнить ему о деньгах, что он мне задолжал за стирку, — решила мать.
Я-то не забыла, как мать мучилась и выбивалась из сил в поисках воды для стирки.
— Сегодня неудобно, — сказала бабушка.
«Образованный» гость был облачен в длинный черный фрак с фалдами и пуговицами на спине. Он выглядел представительней всех. На голове у него красовался цилиндр, которого не было ни у кого из гостей. Бабушке очень нравился такой благородный костюм. Она призналась в этом матери.
— По-моему, с цилиндром получается особенно торжественно, правда?
Мать только усмехнулась в ответ. Бабушка становилась непохожей на себя.
На отчиме был костюм из камвольной шерсти, такой грубой, что ее можно было принять за домотканую. Костюм ему купила бабушка.