— Черт возьми, у меня скоро дети подрастут, — говорил дядя.
Старшему из моих двоюродных братьев исполнилось десять лет. Семилетним мальчишкой он уже возил товар вместе с отцом. Колеся по Викбуланду и Кольмордену, он каждую ночь засыпал прямо на ящиках, а измученные, забитые, тощие лошади несли его в Линчёпинг, в Сёдерчёпинг, в Финспонг или Реймире на большие ежегодные ярмарки. Дядя и жена норчёпингского торговца сукном, сидя на облучке, вели непонятные мальчику разговоры. Ярмарки обычно происходили осенью, когда наемные работники получали расчет.
Иной раз рядом с дядей восседал сам торговец или его помощник, с неизменной бутылкой в руке. Почти все торговцы Норчёпинга посылали товары на дальние ярмарки.
Дядя водки не пил. За это его и ценили торговцы, отправлявшие товары на ярмарку. Впрочем, дядя и не нуждался в водке. Что-то другое кипело в нем и подхлестывало его сильнее, чем это могла бы сделать водка. Какая-то лихорадочная сила гнала его вперед. Он бил людей и лошадей, если они мешали ему на пути.
Однажды он пнул ногой пьяного кучера, крикнув ему: «Не будешь торчать на дороге, болван!» В другой раз, по пути между Норчёпингом и Сёдерчёпингом, он сбросил с козел жену богатого торговца платьем: она слишком много выпила. «Пройдись-ка лучше остаток пути, по крайней мере протрезвишься до дома, ослица», — заявил дядя, хотя незадолго до этого пересмеивался и заигрывал с ней. Ей пришлось идти пешком двадцать километров. Разумеется, она протрезвилась, пока добралась до дома. Ее встретили дети и служанка. Муж в это время ездил с другим возчиком на другую ярмарку.
Дядя пользовался дурной славой, потому что ни с того ни с сего лез в драку и жестоко обращался с животными.
— Впрочем, дело не в том, главное — поспеть вовремя, — говорили торговцы и наперебой старались заполучить дядю в возницы.
— Нрав у него подлый, нападает без предупреждения, не угадаешь, когда ему вожжа под хвост попадет, — так говорили о дяде.
Но, несмотря на такой нрав, несмотря на то, что нельзя было заранее знать, какое слово его заденет, в работе на него можно было положиться.
И вот он стоит в нашем домике на равнине и, теребя кончики усов, прислушивается к разговору. Меня беседа матери с хозяином не занимает. Я совершенно поглощена наблюдением за дядиным лицом. На этом лице все отражается так живо, так занятно, что я не могу отвести от него взгляда и не обращаю внимания на остальных.
— А десять крон? Подарил я их вам, что ли? — спрашивает хозяин.
— Берите что угодно из нашего барахла, — устало отвечает мать.
В глазах дяди вспыхивает огонек.
— А продукты, которые я дал в счет жалованья, мука, овощи?
— Мешки с продуктами в сенях, я не собираюсь их украсть.
— Там осталось меньше половины.
— Что ж я могу поделать? У меня нет денег. А надрываться на мужской работе я тоже не могу. Да вы и сами меня не возьмете. Делайте, что хотите, я ничем не могу помочь.
— Если бы ты постаралась как следует, Стенман вернулся бы домой, — упорствовал хозяин.
— Поезжайте сами и уговорите его, если можете. Я вам дам адрес.
— Черт возьми! Гедвиг, что ли, к тебе нанималась? Слыхал, нет у нее денег. — Дядя сделал несколько шагов вперед.
— Замолчи, Янне, это не твое дело. У нас было хорошее место, и хозяин всегда поступал с нами по совести.
«Хозяин» просиял и собирался сказать что-то примирительное, — я это сразу почувствовала, — но дядя все испортил.
— Ты просто дура, Гедвиг. Кой черт ты теряешь время на болтовню? Собираешься ты ехать или нет? Катись-ка отсюда, парень, или помоги нам снести вещи.
— Тебя-то я хорошо знаю! — сказал разозленный крестьянин.
— Вот как? А ты не врешь? Если бы ты меня знал, ты давно убрался бы отсюда подобру-поздорову.
— У твоих лошадей хребты переломаны. Тебя за одно это могут засудить. Я вот пойду к ленсману насчет Стенмана, кстати скажу ему и про тебя. Проклятые бродяги, вот вы кто! Я вам покажу, как надувать честных людей! — Хозяин неустрашимо стоял на месте, ругая бродяг и мошенников.