Малыш лежал в люльке. Он потолстел и вырос за это время. Его только что завернули в сухие пеленки, он был беленький и чистый. Мать взяла его на руки.
— Ах ты поросенок, поросенок! Увижу ли я тебя еще когда-нибудь?
Ольга разрыдалась. Дядя, который, в противоположность отчиму, обожал грудных детей, но начинал их тиранить как только они подрастали и могли работать, взял малыша из рук матери.
— Славный у вас мальчишка, фру, — сказал он, подбросив малыша вверх. Мальчик схватил длинный конец развевающихся дядиных усов, и дядя послушно наклонил голову, чтобы малыш мог тянуть, сколько у него хватит сил. Ольга просияла и даже засмеялась.
— Ну и страшилище эта бабенка, — сказал дядя, не успев выйти за дверь.
— У нее муж болван, не хочет, чтобы она носила платье, — ответила мать.
Дядя промолчал, но бросил на мать подозрительный взгляд.
Наконец мы собрались в дорогу. Дядя отнял у лошадей мешки с кормом, и, укутавшись как могли, мы взгромоздились на сани.
На лестнице рыдала Ольга, полуголая, несмотря на зимнюю стужу. На фоне белого снега ее рубашка казалась темно-серой, юбка сползла с бедер. Полные красные губы дрожали, слезы стекали по кончику носа и по щекам. У нее был такой жалкий вид, что я не могла удержаться от слез, мать тоже расплакалась. Но дядя нетерпеливо покручивал усы, держа кнут наготове.
— Пришли мне весточку, Гедвиг! Не забывай меня, Миа! Спасибо вам за все, за все! — Слезы бежали по щекам Ольги, и ей нечем было их вытереть. Мать обещала время от времени писать и как-нибудь приехать навестить Ольгу.
Но едва дядя занес кнут над тощими спинами своих кляч, как на тропинке, ведущей к дому, появились двое мужчин. Это был хозяин с представителем местной полиции.
— Черт возьми! — закричал дядя. — Что вам здесь надо? — Он придержал лошадей.
— Хочу посмотреть, не прихватили ли вы с собой муку.
— Мешок стоит в сенях, я не хотела оставлять его в комнате, там Ольга будет мыть полы, — вежливо ответила мать.
— Это незаконное переселение, — заявил полицейский.
— Убирайся к дьяволу! — крикнул дядя и хлестнул лошадей, которые пустились рысью, увлекая за собой доверху нагруженные сани.
Путь был чудесный, сани легко скользили. Колокольчики позвякивали, а мать все время беспокойно оглядывалась, не упало ли что-нибудь.
— Не гони ты как бешеный, — сердито говорила она.
— Буду гнать, как мне вздумается, здесь я хозяин. — И мать с дядей вступили в яростное препирательство, которое продолжалось почти до самой городской заставы.
А мальчик с лягушкой остался в комнате Ольги. Мать не захотела взять его с собой. «Пусть таскает подарки другим», — сказала она и хотела было разбить гипсовую фигурку, но потом отдала ее Ольге. Карлберг обещал выпилить для нее полку. У них ведь не было ни шкафа, ни комода.
— Как бы не так, он напьется и разобьет ее, он не любит ничего красивого, — с горечью сказала Ольга, когда улеглась первая радость от подарка, и грустно поглядела на гипсовую фигурку. Но Карлберг несколько раз поблагодарил мать и твердо обещал сделать полку. Красивую полку.
23
Пока мы жили в Хагбю, не проходило дня, чтобы мать не ссорилась с дядей. Иногда он возвращался поздно ночью, и мы слышали, как он бранил и бил жену и детей. Это означало, что они не выполнили какое-нибудь его распоряжение. Тогда мать вскакивала с кровати, накидывала первую попавшую под руку одежду, выбегала к хозяевам и ругала дядю, через каждые два слова величая его господином домовладельцем. Чаще всего мать возмущалась, что дядя морит голодом лошадей.
Тетка уверяла, что это было лучшее время в ее замужней жизни, потому что у Янне впервые появился противник, которого он не осмеливался побить.
Мать и дядя то и дело высказывали вслух, что они думают друг о друге. Они упрекали друг друга в семи смертных грехах. Стоило им очутиться вместе — все равно где, в конюшне ли, или в полуразвалившемся хлеву, где понуро стояла единственная тощая корова, — как они начинали кричать и браниться. В конце концов дядя обычно заявлял, что от идиотки, которая вышла замуж за Альберта Стенмана, можно ожидать чего угодно.
— Мы с сестрой стоим друг друга; пожалуй, еще глупее выйти за домовладельца, — отвечала мать.
В нее точно дьявол вселился.
Иногда тетка возражала матери, говорила, что даже моему отчиму далеко до такого негодяя, как ее муж.