На улице столпились люди: бранилась немолодая супружеская пара.
Мы, вообще-то говоря, спешили, потому что нам предстояло забрать вещи у дяди. Мать ушла с фабрики, отчим еще не поступил на работу. Он вернулся из больницы накануне вечером.
День был теплый. Мать снова начала полнеть. Впервые в жизни отчим сопровождал мать по улицам города, несмотря на ее положение.
У нас был вид заправских франтов. Мы с матерью щеголяли в новых хлопчатобумажных платьях и голубых парусиновых туфлях. В ту пору это была самая дешевая обувь. Отчим красовался в новых молескиновых брюках и полосатой рубахе. Он купил себе большую шляпу, преобразившую его до неузнаваемости. Среди портовых рабочих была теперь мода на такие широкополые шляпы.
Мы подошли к толпе. Вблизи можно было разобрать, что происходит. Какой-то мужчина, отделившись от толпы, наступал на женщину.
— Ты купила всего на пять эре мыла для моих рубах, чертова баба! — кричал он.
Он был пьян, шляпа еле держалась у него на затылке; покачиваясь и брызгая слюной, он ходил вокруг женщины.
— Это Свен-Гармонист, — сказал отчим.
Мать тоже узнала крикуна. По субботним и воскресным дням он играл на гармошке в кафе.
— Я дал ей на мыло десять эре, а она купила всего на пять, — жаловался он развесившим уши зрителям. — А на остальные купила газету. Разве это дело для бабы? Лживая ведьма! Разве можно выстирать рубахи куском мыла за пять эре? Ей на все наплевать!
Он говорил, обращаясь то к окружающим, то к жене, которая стояла здесь же, пристыженная и сердитая, и держала в руке сумку, где поверх разных свертков лежала сложенная газета.
— Такая обманет тебя с первым встречным! Просит десять эре на мыло, а покупает на пять! — Тон у него был такой, будто он вот-вот расплачется.
Провинившаяся жена потихоньку исчезла, но пьяный даже не заметил этого.
Уходя, мы все еще слышали, как он вновь и вновь повторял зубоскалившим зевакам свои жалобы на жену.
Всю дорогу до новой комнаты, которой я еще не видела, мать с отчимом спорили о том, позволительно или непозволительно жене утаить пять эре на покупку газеты. Отчим считал, что это обман — покупать меньше мыла, чем положено, и утаивать оставшиеся деньги на газету.
— Кто солжет в одном, солжет и в другом, — строго заявил отчим.
— Вот именно, совершенно справедливо! — многозначительно сказала мать и погрузилась в зловещее и мрачное молчание.
Я чувствовала, что разговор принимает скверный оборот. Мне казалось, что отчим говорит матери страшные глупости, — говорит о лжи, когда дело идет о каких-то несчастных пяти эре. Как будто эта тетя не имела права купить за пять эре газету. Неужели им не надоест говорить о Свене-Гармонисте и его жене?
Наконец им, видно, все-таки надоело, они замолчали и до самого дома шли, углубившись каждый в свои мысли.
— Чистая комната, — сказал отчим.
— За нее надо платить шесть крон в месяц, — сказала мать.
— При хороших заработках как-нибудь выдержим.
— Да, если только ты получишь работу.
В голосе матери звучало сомнение; очевидно, несчастное мыло все еще продолжало пениться и мутить воду.
— Конечно получу, мне обещали; а в крайнем случае у меня есть книжка, я при первой возможности получу работу в другом месте.
Лицо матери немного просветлело, и она продолжала осмотр комнаты.
Впервые в нашем быту появились какие-то признаки современного комфорта. У плиты стоял столик для мытья посуды с полированной цинковой крышкой. Внутри столик был выкрашен голубой краской и заменял шкаф. Такой роскоши не было ни у кого из наших знакомых — ни у тети, ни у бабушки, ни у «состоятельных». Только в домах, где мать прислуживала, я видела на кухне столики для мытья посуды.
Стены были обиты дранкой и выкрашены в голубой цвет. Эта комната раньше служила кухней. В ней поставили печь и сдавали ее как жилое помещение. В этой части города трудно было сдать комнату с отдельной кухней: местные жители были слишком бедны.
Здесь я решила поселиться на всю жизнь. Тут есть столик для мытья посуды и вообще чудо как хорошо! Я ничему не выучилась и ничего не забыла. Ведь право решать принадлежало не мне, а взрослым.
Решено было перебраться на следующий день.
— На будущей неделе запишу тебя в школу, давно уже пора, — сказала мать.
— Правда, так не годится, ей надо ходить в школу, — подтвердил отчим.
Мы направились за вещами к дому дяди.
Ханна, Ольга! Никогда ни капли зависти к вам не было в моей душе. Если бы вы появились передо мной с прекраснейшей даларнской сумкой и с диадемой на лбу, все равно мое сердце возликовало бы, даже если бы на мне была рваная дерюга.