К вечеру во рту у Анны недоставало двух передних зубов, с лентой, на которой висела сумка, было раз и навсегда покончено, а сама сумка, после того как я втоптала ее в дорожную колею, была вся перепачкана грязью и глиной.
На следующий день учительнице пришла в голову новая мысль.
К тому времени я совершенно отупела, не отвечала на вопросы, а как только кто-нибудь из ребят подходил близко, сжимала кулаки и, грозилась поколотить. Анна уже больше не решалась сплетничать — боялась, что я изобью ее еще сильнее.
Когда уроки кончились, учительница подозвала меня. Наверно, она, так же как и я, устала от бесконечной истории со спицей. Бывает, что мелочные люди устают от самих себя. А может быть, она поняла, что ей так никогда и не удастся достойно выпутаться из этой истории, если она наконец не сломит моего упорства и не заставит отвечать на ее вопросы. По-видимому, фрекен твердо решила покончить с этим делом. Она торопливо выпроваживала учеников домой, а те сгорали от любопытства и были уверены, что я получу хорошую взбучку.
Учительница даже вышла посмотреть, все ли ушли.
— Почему ты до сих пор здесь? Отправляйся домой! — услышала я.
— Не бейте ее! — Это был Альвар, и по голосу я поняла, как он напуган.
— Фу ты, — недовольно фыркнула учительница.
— Не бейте ее, я достану новую спицу! — крикнул он высоким, звонким голосом.
— Ничего ей не будет, я хочу только поговорить с ней об одном деле. Иди домой! — Фрекен еще долго стояла в сенях, дожидаясь, пока уйдет Альвар.
Неожиданное заступничество Альвара нисколько меня не обрадовало. Едва ли можно было рассчитывать на помощь больного и оборванного малыша. Вот если бы на его месте был кто-нибудь из «благородных» детей! Но, откровенно говоря, мне было все равно. Спица! Что бы такое соврать про спицу? Как все это противно, — кажется, именно так я тогда подумала. Я уже знала, что такое ложь: это когда я купила леденцов на последние пять эре, которые мать дала на дрожжи, а потом пришла домой и наврала ей. Но спица меня смущала. Все это так глупо, что даже и соврать нечего. Все равно что признаться, будто ты утащил единственную крошку хлеба у цыпленка, — да, да, это почти то же самое.
Войдя в класс, учительница подошла прямо ко мне.
Чулок со злосчастной спицей лежал на самом виду. Она вынула из стола большой острый нож, и я слегка вздрогнула. Но тут же успокоилась. Чему быть, того не миновать, и если мне отрежут голову — это в конце концов не так уж страшно: дома вечно скандалы, здесь — и того хуже.
— Ты положила спицу вот так на стол… — начала фрекен и вытащила спицу из петель.
Тут я впервые заговорила.
— Теперь и чулок испорчен! — крикнула я. — Он же весь распустится!
Это окончательно смутило фрекен. Кто бы мог подумать, что ребенок окажется такой бестией? После целой недели мучений она ожидала от меня покорности. Но вот она постепенно успокоилась, а я замерла, ожидая порки или удара ножом.
— Я вдену спицу обратно и подниму петли, которые спустятся, — сказала она тихо. — Ты положила спицу на стол и нечаянно искромсала ее ножом, который взяла у матери. Может быть, ты забыла об этом? — умоляюще добавила она.
— У мамы никогда не было такого ножа, — упрямо сказала я, но в эту секунду в голове у меня что-то прояснилось.
— Ну, попытайся, вспомни! — учительница говорила тихим хриплым голосом.
Довольно долго я молчала.
— Да, так оно и было, — вымолвила я наконец.
Тогда она влепила мне две здоровенных пощечины, и впервые за всю эту неделю я ушла домой засветло. Была уже середина апреля.
Мать была дома одна, заплаканная и жалкая. Я тоже пришла заплаканная и жалкая.
— Ну вот и хорошо, — сказала мать. — Его уволили, в теперь мы сможем уехать отсюда.
Потом она внимательно взглянула на меня.
— Ты больна? Боже мой, детка, у тебя, наверное, корь!
Я упала в обморок и несколько дней после этого прохворала. У меня повысилась температура, болела голова, а перед глазами все время плясали спицы, ножи и сумочки с яркими розами.