И вот он умер.
В тот вечер я усердно молилась и просила бога не о курчавых волосах и не о каких-нибудь других благах. Я просила простить мне обиду, нанесенную Альвару. Кажется, я горевала о нем больше Ханны, но ведь Ханна не обижала и не обманывала его, как я. От этих мыслей становилось еще горше.
4
— Эстер вышла! Теперь давай другую считалку, Миа!
— Нет, это нечестно, считай по-старому!
— Аннику-ваннику! — Это крикнула Ханна.
— Миа вышла! Ханна, считай!
Ханна знала только «Эне, бене, книпп, кнапп…»
— Да ну, лучше совсем не будем играть в прятки! Что за игра, когда некоторые не знают даже считалки. Ведь Ханна не умеет считать. Считай, Миа, хоть ты уже вышла!
Щеки Ханны запылали, маленький заплетенный хвостик печально опустился на затылок. Вот так с ней всегда. Прежде чем я успею придумать, как выручить ее, обязательно кто-нибудь повернет все так, что Ханне становится стыдно.
— Хватит играть в эти глупые прятки! Давайте лучше водить хоровод! — закричала я.
Когда мы водили хоровод и я попадала в центр круга, тут же оказывалась и Ханна, потому что, как только подходила моя очередь, я выбирала ее. Но играть в прятки ей было очень трудно: она никогда не могла найти спрятавшихся, а сама всегда попадалась, хотя семенила своими босыми ножонками изо всех сил, так что было видно, как бьется под кофтой ее сердце. Но у нее все равно ничего не получалось. Я очень страдала, глядя, как Ханну всегда обгоняют.
— В хоровод, в хоровод, а не то я совсем не буду играть!
— Очень уж ты зазнаешься!
— Перемена скоро кончится, мы все равно не успеем сыграть в прятки, а фрекен сердится, когда мы прячемся и не слышим звонка…
Вот уже некоторые берутся за руки, понемногу подходят колеблющиеся, только та, что обозвала меня зазнайкой, одна из «благородных», по-прежнему дуется, держась в сторонке.
— Начинай, Эстер! «Прекрасному молодцу…»
Тут Эстер не выдерживает, входит в круг и выбирает дочку торговца, тихую славную девочку, которую она считает «своей», потому что отец Эстер — старший работник на том хуторе, куда мой отчим устроился землекопом. А к какому рангу отнести землекопа — этого никто толком не знал; к тому же землекопы-дренажники считались почти квалифицированными рабочими, — так что мое положение в школе было весьма неопределенным. Все, конечно, видели, что мы очень бедные, но зато у меня не было ни братьев, ни сестер, и в школу я всегда приносила завтрак. Ребята не могли как следует разобраться, в какую же категорию меня зачислить.
Другое дело Ханна. С ней все было ясно. Ни дочь мелочного торговца, ни дочь старшего работника никогда не выбирали девочку с крысиным хвостиком на затылке, в длинной юбке и дурацкой кофте.
Когда подошла очередь дочки старшего работника, она выбрала меня.
Стоило Ханне попасть в круг, как она сразу смущалась, становилась неповоротливой и неловкой. Стишок успевали пропеть почти до самого конца, прежде чем она, бывало, опомнится. А дети меж тем кричат что есть сил:
— Выбери кого-нибудь, Ханна, выбери кого-нибудь!
И только в самый последний момент, когда произносилась последняя строчка стишка, она наконец решалась и всегда тащила в круг меня.
В школе учились дети, одетые почти так же бедно, как Ханна. С какой жадностью и мольбой смотрели они на тех, кто ел хлеб с маргарином или ливерную колбасу, — например, на дочку торговца. А Ханна даже и этого не смела: она не смотрела ни на богатых, ни на бедных, ни на кого, с кем она не была так же близко знакома, как со мной. Но даже и меня она иногда побаивалась.