Я не могла понять, что она сделала плохого и что тут особенного, если даже мужчины думают только о ней одной? Но Ханна хитро мне подмигнула. Я видела, что в отсутствие фру она чувствовала себя здесь совершенно свободно; это была совсем другая, новая Ханна, знавшая массу таинственных вещей, о существовании которых я и не подозревала.
— Ну как ты теперь себя чувствуешь, Ханна? — спросила маленькая старушка, выгнав приветливую альбиноску.
Да, Ханне здорово досталось, Мина жестоко избила ее. Но у меня тотчас мелькнула мысль, что она к тому же еще чуточку притворяется. Так оно и было. Как только старушка, прихрамывая, вышла из комнаты, Ханна прошептала:
— У нее водятся деньжонки, понимаешь, и она всегда дает мне монетку, когда кто-нибудь есть в комнате, чтобы позлить остальных старух, у которых нет ни гроша.
Не так-то легко было Мине воспитывать детей в богадельне. Имей она хоть малейшее представление о том, что такое воспитание, она несомненно отчаялась бы, а так она только твердила, что Ханна принадлежит ей, а это было неоспоримо. Ханна родилась в богадельне, и старухи простояли тогда всю ночь под дверью комнаты, ожидая ее появления на свет.
Все, кто был зол на Метельщицу Мину, — а таких было большинство, потому что Мина была самая молодая из них, каждую субботу ездила на рынок и ей были еще доступны некоторые радости жизни, а на долю других оставались только боль и горечь, — все эти враги Мины брали Ханну под защиту каждый раз, стоило Мине открыть рот, чтобы сделать дочери замечание.
С таких мелочей обычно и начинались самые большие скандалы в богадельне, которые не мог прекратить никто, кроме «фру».
Но сегодня «фру» не было дома.
Я повела Ханну в старый заросший сад. Деревья стояли, усыпанные еще не спелыми плодами, рвать которые было строжайше запрещено; яблоки принадлежали председателю муниципалитета.
Но Ханна преспокойно сорвала несколько зеленых яблок, и я почувствовала, как внутри у меня что-то екнуло. Никогда в жизни не посмела бы я сорвать зеленое яблоко с дерева, что росло возле нашего дома, и так небрежно отдать его подружке. Никогда еще возле тех домов, где я жила, не росло сразу по нескольку яблонь.
— Тебе очень больно? — Мне захотелось снова увидеть Ханну несчастной и зависимой от меня, хоть я и поняла уже, что у нее и без того довольно защитников.
— Не особенно. Хочешь посмотреть?
Она расстегивает свою неизменную кофту, снимает ее, задирает на голову грязно-серое белье и стоит так, освещенная солнцем, маленькая и худая. Грубый пояс юбки врезается в голое тело. На коже, туго обтягивающей ребра, видны следы каждого крючка кофты. Ханна чудовищно худа.
— Тебя что, совсем не кормят? — спрашиваю я.
— Конечно, нет. Да я никогда и не хочу есть, я ем только по субботам, когда мы с матерью бываем в городе, — говорит она небрежно и прибавляет: — Погляди сюда…
На спине у нее большущая шишка — след мощного кулака Мины, а по сторонам — синяки от старых щипков и ударов.
— Вот здесь болит, на спине. У матери такая тяжелая рука… А это один старик, он щиплет меня изо всех сил, как только увидит. Посмотри, — она поднимает маленькую худую руку — подмышка совершенно черная.
— Бабушкину сестру избили так, что вся спина была в крови, и она утопилась. Расскажи обо всем фрекен, пока они тебя совсем не убили, — говорю я, объятая ужасом. — А не то я сама скажу.
Глаза Ханны темнеют от испуга.
— Не говори, — начинает она всхлипывать. — Не говори, а если скажешь, я больше не пойду в школу.
— Нет, нет, — обещаю я, — но тогда не позволяй больше старику щипаться.
— Он тоже дает мне деньги. Все старики добрые, вот увидишь, — она снова опускает сорочку и надевает кофту, не застегивая ее.
— Не так больно, когда не застегнуто, — говорит она тоном бывалого человека.
Ханна тащит меня в угол сада, в настоящие заросли одичавших слив. Она заползает в кустарник и появляется снова с горстью монет по пять и десять эре.
— Я боюсь показать их матери. Понимаешь, старики не то, что старухи, они не сплетничают, когда дают деньги. Но я потому-то и боюсь показать монетки матери, что получила их от стариков. Старухи — те дадут что-нибудь и тут же всем разболтают. На, возьми их!
— Нет, нет! — Я испугалась этой кучи денег и отпрянула. — Нет, нет!
Такие сокровища я не смогла бы хранить. Мать стала бы расспрашивать, откуда они взялись. В худенькой руке Ханны монеты казались такими опасными! Руки ее гораздо меньше моих, но уже костлявые и грубые, потому что она помогала Мине ломать прутья для веников.