Непредвиденные беды часто страшнее тех, которых ждешь. И все же такие горести многим дают силу жить. Они — единственное разнообразие, единственное, что побуждает к действию. Старые, привычные горести кажутся уже мелкими и ничтожными, как вдруг, точно черная грозная туча, налетает новая беда. Но вот туча уплывает, и небо опять становится ясным. Израненные ноги, больная мать, придирчивый отчим, грязный передник и вши в голове становятся тогда почти так же дороги, как старый добрый знакомый, которого ты всегда рад видеть, когда новая беда отступает прочь.
Ведро было большое, почти с меня, но я мужественно понесла его, хотя руки дрожали от напряжения. Фру прошла за мной несколько шагов. Поставив ведро на землю, я еще раз присела, снова поблагодарила и, трепеща, спросила, нет ли поблизости какой-нибудь лавки. Я приготовилась ко всему: может быть, нельзя купить ни кофе, ни сахара, ни даже хлеба?
— Лавка? Я сама содержу лавку, — и фру просияла. — А у тебя есть деньги? — Она опять стала суровой.
Я вытащила свои жалкие гроши. Мать дала мне тридцать эре.
— Сто граммов кофе и двести сахара.
— По утрам здесь бывает молоко, — сказала фру, ничуть не удивленная скромностью покупки.
Индивидуальные застройщики все свои деньги клали в банк, не получая процентов. Вся округа была заселена индивидуальными застройщиками. Поэтому в лавке к самому бедному квартиранту относились приветливее, чем к домовладельцу. У квартирантов хоть изредка бывали наличные деньги, а у домовладельцев — никогда. Бог знает на что они жили. Доходило до того, что хозяйка просила жильца принести бутылку воды, потому что, никогда не отказывая жильцам, фру всегда отказывала хозяйкам. Квартиранты были лучшими покупателями. Весь район страдал от нехватки воды. Она находилась глубоко под землей, а извлечь ее оттуда стоило дорого. Мои тридцать эре сделали свое дело — я получила разрешение раз в день брать воду.
— К твоему сведению: насос и колодец обходятся в триста крон. Но они хотят брать воду даром. Ничего — раз могут построить дом, могут выкопать и колодец! — Хозяйка лавки не была индивидуальной застройщицей, ее дом был свободен от долгов.
Когда я принесла наконец воду, кульки с кофе и сахаром, мать уже встала и даже немного прибрала в комнате — теперь можно было по крайней мере двигаться. Вытащив из мешка несколько щепок, которые она захватила с собой (переезжая на новое место, дров не бросали), мать растопила камин. В комнате стало жарко.
— Насос стоит триста, но нам разрешили брать воду раз в день; тетку, у которой мы живем, зовут «сиропницей»; и еще — мы можем по утрам покупать в лавке молоко.
Кажется, мать даже не слышала, что я сказала. Про запрет на воду я все же решила не говорить — мать все равно никогда не поймет, что мне пришлось пережить. Таких приключений взрослым не понять. Им кажется, что все очень просто. Мать, ни слова не говоря, размолола кофе, и мы выпили его без молока. Я макала в кофе хлеб, а мать ограничилась несколькими чашками этого скверного напитка. Так мы в первый раз поели на новом месте.
— Ты не должна говорить «сиропница», это нехорошее прозвище, — сказала мать; и я заметила, что губы ее слегка дрогнули.
Потом она снова стала раскладывать вещи. День кончался, прославленная августовская луна уже светила в наглухо заколоченное окно, отбрасывавшее на пол крестообразную тень.
— Интересно, придет ли он к вечеру домой? — говорит мать, устраивая на диване постель для двоих и отдельно на полу — для меня.
Я не отвечаю.
Я лежу на полу и вижу, что мать тоже не спит и считает желуди на спинке дивана, дотрагиваясь до них пальцами.
— Их шестьдесят четыре, — говорю я сонно.
— Так много? — и я слышу, как она снова шепотом пересчитывает желуди.
Я заснула, не дождавшись, пока она их сосчитает.
«Он» так и не пришел в эту ночь.
С «водяной проблемой» мать столкнулась уже на следующий день.
Утром она почувствовала себя так бодро, что решила тут же отправиться в город поискать какое-нибудь «место», — так говорили в те времена бедняки, когда им не на что было жить.
Было только семь часов, и мать велела мне поспать еще немного. Около полудня она вернулась с большим узлом белья для стирки. Все-таки ей пришлось проглотить обиду и пойти к «состоятельным». Конечно, они не отказались помочь Гедвиг и отдали ей стирать грязную одежду прядильных мастеров, кухонные передники и грубые кухонные полотенца. Тонкое белье они ей не доверяли и стирали сами.