Мать помрачнела.
Они поговорили немного о том о сем, и я стала уже совсем засыпать, как вдруг услышала:
— Есть у тебя банка? Давай налью патоки. У нас ведь ее много, да я еще могу принести.
Мать подала банку, и он налил в нее вязкую, серовато-черную жидкость. Наконец-то! Теперь уж я не спутаю с патокой еловую смолу! С этим я и заснула в своем углу на не убранной с самого утра постели.
Меня разбудил страшный шум. В узких дверях стояла хозяйка и так орала, что вместо одной нижней губы у нее появилось как бы целых три. Вальдемар по-прежнему молча сидел на стуле, мать тоже молчала. Из-за спины хозяйки выглядывало любопытное лицо дочери.
— Тут тебе не фабрика, отсюда ты живо вылетишь! — кричала хозяйка. — Завтра же проваливай! Нечего отбивать чужих мужей! Меня не проведешь! Тебе что, все еще мало? Вон тебя как разнесло, еле ноги передвигаешь. А ты ступай вниз, Вальдемар, и вот что я скажу: у тебя ни гроша не было за душой, но я вышла за тебя. А теперь стоило мне уйти из дому, как ты воспользовался случаем. Я все понимаю!
Вальдемар и мать молчали. Девочка начала реветь, хозяйка тоже разревелась и обозвала мать проституткой.
Тогда мать вскочила. Я видела, как она рассвирепела. Она что-то лихорадочно искала, потом схватила нож, которым резали хлеб. Тут я тоже закричала.
— Гедвиг, перестань, уж ты-то должна ее хорошо знать, — сказал Вальдемар, отнимая у матери нож. Тем временем хозяйка бросилась к столу и вдребезги разбила банку с патокой, чашка тоже полетела на пол.
— Выведи вшей у девчонки и следи за своим мужем! — крикнула она.
Тогда Вальдемар схватил жену сзади за шею и так рванул кожу на затылке, что лицо ее перекосилось. Рот растянулся до уха, глаз превратился в узкую щель, а веснушки на одной половине лица удлинились и стали продолговатыми.
— Заткни глотку, проклятая ведьма, а не то я спущу тебя с лестницы! — закричал он. — Я проработал восемнадцать часов, а ты бегаешь по своим кумушкам, да еще берешь с собой ключ. Выходит, я должен сидеть, как дурак, и ждать, пока ты соизволишь вернуться? А потом еще ругаешь людей, которые тебе ничего худого не сделали! Гедвиг тоже только что пришла домой. Две недели я оставался сверхурочно, чтобы немножко подработать! А ты? Что ты делаешь? Залезаешь в долги, за которые меня наверняка упрячут в тюрьму!
Он продолжал держать ее за шею, а девочка, перестав кричать, в ужасе глядела на перекошенное лицо матери.
— Отпусти ее, — сказала мать, — отпусти и уходите отсюда. В любую минуту может явиться Альберт, он сказал, что собирается сегодня прийти.
Стало тихо. Мужчина выпустил свою жертву, и они стали спускаться вниз по лестнице.
Я уже совсем проснулась. Патока растекалась по полу, и скоро придет он. Все сразу померкло. Так вот, значит, почему мать накупила столько вкусных вещей! Я захныкала.
Мать ничего не сказала, села на диван и уставилась отсутствующим взглядом на патоку и разбитую банку. Что-то застучало по просмоленной картонной крыше — пошел дождь.
— Не плачь, Миа, мы постараемся уехать отсюда, — сказала она наконец и, подойдя ко мне, погладила по голове. Я не ответила.
Мать соскоблила с досок сироп, который еще мог пригодиться, и вымыла пол: шел дождь, поэтому можно было позволить себе такую роскошь. Потом она постелила диван на двоих, прибрала в комнате и стала ждать. Я изо всех сил старалась не заснуть, злилась на мать за то, что она сидит и ждет, но усталость после всех волнений взяла свое, и я заснула, хотя внизу продолжали ссориться и время от времени доносился громкий угрожающий голос Вальдемара.
После полуночи пришел отчим. Он не был у нас с тех пор, как привез мебель.
Залезая по узкой лестнице, он так сильно грохотал и ругался, что я проснулась и увидела, как побледнела мать. У Вальдемаров еще не спали: наоборот, ссора была в разгаре, и до нас доносилось каждое слово.
Швырнув в угол промокшую сумку, отчим плюхнулся на стул; с него ручьями стекала вода.
— Проклятый чердак!
Мать шикнула на него. Внизу Вальдемар кричал что-то о старых грехах, о «твоем» и «моем», о хуторах и бедных батраках, о рыжих волосах и заячьей губе.
Отчим качался на стуле — он был совершенно пьян. Потом, порывшись в карманах, вытащил большой кулек и бросил его мне. В кульке были красивые карамели.
— Возьми с-сумку и выт-т-тащи пак-кет, — пробормотал он, заикаясь, потом достал из кармана губную гармошку и принялся наигрывать вальс.
— Ты что, с ума сошел? Ведь уже поздно! — Мать разворачивает пакет, и я вижу, как дрожат ее руки.