А теперь я, пританцовывая, иду за цветами и собираюсь проникнуть наконец за живую изгородь, ту самую изгородь, которая так напугала меня в лунную ночь. С той ночи, когда мать шла по дороге в одних чулках, меня будто подменили. Теперь все позади. Забот словно не было и в помине. Отчим зарабатывает много денег и приносит их матери вместе с вкусной едой. Правда, иногда он возвращается немного под хмельком, но все-таки приходит домой каждый вечер, и мать, очень тихая и бледная, медленно бродит по комнате, пока он возится с дровами. Доставку воды он тоже взял на себя. Хозяйка лавки совершенно очарована им и разрешает брать воды сколько угодно. Я часто слышала, как он говорит матери:
— Ты такая интересная женщина, Гедвиг, но ты чертовски холодна.
Мать ничего на это не отвечала. Видимо, ее мало радовали комплименты отчима.
— Цветы? — переспросил садовник. — Это не так-то просто, ведь был уже морозец, но мы посмотрим…
И он собрал в огромный букет уцелевшие после заморозков георгины, ветки спаржи, флоксы, желтые рудбекии и большой пук душистого горошка, распустившегося в пору осенних дождей. Я ходила по саду мимо усыпанных плодами фруктовых деревьев, мимо груд паданцев с подбитыми бочками, но даже не взглянула в их сторону и, затаив дыхание, следовала за садовником. А он срезал цветок за цветком, держа во рту кусок лыка, приготовленный, чтобы перевязать букет. Слишком хорошо было в саду, чтобы еще думать о яблоках. В кармане у меня пятьдесят эре, я разодета так, что садовник не решается говорить мне «ты», не прибавив «крошка», о краже яблок не может быть и речи.
— Они еще твердые, — говорит он, связывая огромный благоухающий букет, — но ты все же возьми парочку, крошка.
Я становлюсь вдруг очень застенчивой. Стоит только нагнуться, чтобы поднять яблоко и откусить кусочек, но садовник смотрит прямо на меня. Это слишком уж просто. И тогда я придумываю целую церемонию. Я стою очень прямо, потом немного приседаю, но не нагибаюсь за яблоком и ничего не беру. Садовник сам дает мне несколько яблок.
— Где ты живешь?
— В индивидуальных домах.
— У вас там свой дом?
— Нет, мы снимаем у Вальдемаров.
— Вот оно что, значит это вы Стенманы? — Он внимательно оглядел меня с ног до головы. — Такая славная маленькая девочка, никогда бы не подумал… — Он идет в кладовую, приносит кулек и накладывает в него чудесных мягких груш. — Отнеси-ка домой, они вкусные, угостишь своих.
Я остолбенела от изумления, но вежливо присела, а внутри у меня что-то подпрыгнуло, точно так же, как подпрыгивала на комоде лягушка, когда наступала ночь. В одно прекрасное утро она, наверно, совсем исчезнет. В груди у меня стучали и прыгали маленькие веселые лягушата. Я вышла через калитку на проселок. Вот я и побывала за живой изгородью.
— Какая прелесть, — сказала хозяйка, увидев цветы. — Кому это?
— Лавочнице, — ответила я сдержанно и полезла наверх по узкой лестнице. Душистый горошек благоухал на весь чердак, дверь в нашу комнату была открыта настежь. Мальчик в синих штанах по-прежнему стоял на комоде, все так же глядела на него снизу вверх лягушка, а рядом лежал шоколадный виноград и стояли вазы с пучками сухой травы. На желудевом диване отдыхала мать. Все было спокойно и красиво; шкаф тоже не пустовал, и я знала, что в любой момент могу взять кусок хлеба с маслом.
— Какие красивые цветы! Надо бы сразу отнести их, пока они не завяли. Они такие чудесные, и как их много на пятьдесят эре!
— А вот что мне дали в придачу, — протянула я ей груши.
— В придачу? Это еще почему?
— Садовник решил, что я очень красивая.
— Хм, — только и произнесла мать, — хм…
— Да, он так сказал! Думаешь, я взяла их сама? (Я вспомнила, что прошло не так уж много времени с тех пор, как я предлагала матери украсть яблоки, — это было в ту ночь, когда она сожгла плетеную корзинку.)
— Нет, нет, ты не сама взяла их, но неужели человек должен быть хорошо одет, чтобы попробовать грушу? Или босой ребенок не разберет ее вкуса?
Ну вот, всегда она что-нибудь выдумает. Я не обратила на ее слова никакого внимания. Разумеется, люди угощают вкусными вещами только «благородных» детей, а не тех, которые плохо одеты.
Я взяла одну грушу, цветы и снова вышла.
— А ты знаешь, что нужно сказать? — крикнула мне вслед мать.