— С соседями вы уже, наверно, познакомились? — спросила фру.
— Да, конечно, — ответила мать.
Фру, видно, хотела добавить еще что-то, открыла было рот, но промолчала.
Мать постелила на стол чистую салфетку.
— Может быть, пригласить Ольгу? — предложила мать. Видно, она не хотела, чтобы Ольга оставалась в одиночестве и думала, что она здесь лишняя.
— Конечно, конечно. Ольга раньше служила у нас и вышла замуж за нашего же батрака Карлберга. Она ждала ребенка, так что замужество было самым лучшим выходом.
Мать ничего не ответила и молча пошла за Ольгой.
— Пойди посиди с Ольгиным мальчиком, пока она выпьет кофе, — сказала она мне.
Вошла Ольга. На ней были юбка и кофта, которые еще в городе подарила матери какая-то фру. Одежда была того же фасона и возраста, что и «тридцатикрючковая» кофта Ханны, но из более мягкого и добротного материала; из нее собирались сшить для меня платье. Ольга была очень красива в этой старомодной одежде. Мальчика, одетого в кружевную рубашонку и завернутого в чистые пеленки и покрывало, она держала на руках. Должно быть, Ольга здорово потрудилась после того, как увидела у поворота дороги хозяйку. Она вошла, держась очень прямо, а когда показывала потом своего мальчика и спрашивала, вырос ли он, вела себя гораздо сдержаннее, чем сама хозяйка.
— Еще бы, конечно вырос. Я была уверена, что он не выживет, когда увидела его сразу после рождения, — при этом фру смотрела пристально и зло, причем больше на Ольгу, чем на мальчика. — Ольга как будто снова собирается стать невестой. Она так хорошо выглядит, что вполне сможет справиться на паровой молотилке, — сказала фру с издевкой.
— Ей надо кормить грудью, да к тому же рискованно стоять на сквозняке у молотилки, — вмешалась мать, потому что сама Ольга не нашла, что ответить.
— В таком случае, может быть, нам пригласить, хм… пригласить вас?
— Меня зовут Гедвиг. Я ведь тоже месяц назад родила малютку. Ребенок умер, а я еще не совсем окрепла. Боюсь, что не справлюсь на молотилке, — мать говорила кратко и решительно.
Хозяйка немного сбавила тон, посочувствовала матери, попыталась втянуть в общий разговор грустную Ольгу, расхвалила ее мальчика, вспомнила даже о том, как сама однажды родила и ребенок тоже умер.
Я незаметно улизнула. Вечные разговоры о родах! Как только им не надоест!
А на улице все было окутано таким плотным туманом, что два яблока, казалось, купаются прямо в облаках.
Кофе и сахар кончились, до получки оставалось еще две недели, и мать с Ольгой отправились на молотилку.
Я столько наслушалась за это время о паровой молотилке, что представляла ее себе не иначе как огромным мрачным чудовищем, которое медленно передвигается с места на место, гонит людей на работу, пылит, грохочет, ревет.
И вот однажды мать разбудила меня в шесть часов утра. Бог мой, как она была одета! Или она решила стать такой же, как Ольга? На ней была вылинявшая, заплатанная рубашка отчима, старая юбка, живот обмотан платком, а сверху надет передник из мешковины. Голову плотно прикрывала большая косынка, завязанная на затылке.
— На кого ты похожа! — проговорила я и заревела.
— Чего это она ревет? — спросил отчим.
— Ей показалось, что очень уж я странно вырядилась. Вставай-ка, Миа, у тебя тоже есть дела, ты останешься с мальчиком, — сказала мать.
Тут слезы потекли ручьем.
— Это что еще за капризы, — проворчал отчим.
Я испугалась и стала одеваться.
— Еда в буфете. Сами мы сегодня поедим у хозяина, но я на минутку забегу домой в полдень. Ольга тоже придет домой, так что поддерживай в печке огонь. Хотя нет, не стоит, уйдет слишком много дров. Ну, а теперь поторапливайся, вот твое молоко.
— Да смотри за ребенком получше. Ты такая большая, что должна уже приносить хоть какую-нибудь пользу, — добавил отчим.
Мать молчала. Раньше она ни за что не позволила бы отчиму разговаривать со мной таким тоном. Это было печальное утро. Неужели они оба против меня? Теперь я все время буду совершенно одна. Они станут уходить на работу, а вернувшись домой, вдвоем ругать меня?! Я даже не могла пить молоко и только икала.
— Ты слишком ее избаловала, — сказал отчим и громко хлопнул дверью.
А мать немного задержалась, взяла меня за руку и велела хорошо вести себя.
— Я начала работать у крестьян, когда мне исполнилось как раз столько, сколько сейчас тебе.
— Неправда, тебе было одиннадцать, ты сама говорила. А Ольга никакая не крестьянка! — крикнула я.