Я почувствовала такую зависть, что у меня слезы навернулись на глаза. Подумать только, я нянчила Ольгиного сынишку, сидела в ее грязной комнате, где на окнах висят бумажные занавески, а теперь она пришла и стала играть с нами, хотя она уже большая, да еще так ловко играет. И зачем только взрослые пришли сюда. Им тут совсем не место, ни Ольге, ни Карлбергу — никому, кроме хозяина. Он совсем другое дело. А остальные взрослые оставили бы лучше нас в покое.
— Ну, теперь пора накрывать на стол, иначе мы не успеем поболтать. Вы ведь скоро должны ехать.
К обеду подали ржаные лепешки с брусникой и патокой. Пышные лепешки, испеченные накануне. Угощение мне очень понравилось. Я решила уговорить мать печь по субботам такие лепешки, а в воскресенье только разогревать. Тогда это будет настоящее воскресенье. А то, бывало, придут «состоятельные», мать целый день суетится, возится на кухне, жарит битки, варит картошку, сбивает крем, растрачивает все деньги за один раз, а угощенье все равно не бывает таким вкусным, как здесь.
Ольга задумчиво жевала лепешки, политые патокой.
— Ты, наверное, привыкла к лучшей еде, — сказала хозяйка, которая выглядела теперь не такой усталой.
— Ничего подобного, — возразила я почти сердито, — эти лепешки вкуснее всего на свете.
— Уже два часа. Мы обедаем, как благородные господа, — пошутил хозяин.
— В два часа? Что ты, дорогой! В благородных домах никогда не обедают раньше четырех, — возразила хозяйка.
Хозяин только засмеялся в ответ.
— Ну, значит, мы самые благородные, потому что иногда совсем не обедаем, — заявил Карлберг.
Но Ольга, толкнув его в бок, сердито вставила:
— Не так уж это часто бывает.
Слова Ольги напомнили мне о матери и отчиме, которые остались одни в домике на равнине. Хорошо, что они остались дома. Матери-то, наверно, очень понравилось бы здесь, но отчиму, конечно, нет. Он сидел бы и молчал, злобно глядя на всех. А потом сказал бы, что ржаной кофе — это бурда, что в доме слишком много детей, а от лепешек только пучит живот, если к ним не подают жареного мяса. Хорошо, что они остались дома.
Мать стала бы рассказывать об ольховом болоте вокруг домика, где она родилась, описала бы ту окраину Кольмордена, где она росла и где, по ее словам, все было так прекрасно. А если бы при этом не было отчима, она рассказала бы и обо мне, о том, что я «побочная» или «по боковой линии», и о том, что она никогда не вышла бы замуж, если бы у нее не было ребенка, для которого она хотела создать семью.
Хорошо, что они остались дома.
Двенадцатилетняя девочка помогла отцу убрать со стола, а мы остались сидеть. Младшие выжидательно поглядывали по сторонам, точно знали, что за этим что-то последует. У всех были сосредоточенные лица, и я тоже притихла.
Вернувшись из кухни, хозяин снял с полки толстую книгу.
«Библия, — подумала я. — А может быть, псалтырь? Или проповеди?»
Несмотря на красивые глаза, белокурые волосы, белые зубы и прекрасное лицо, мой кумир сразу немножко потускнел.
Но это была не библия. И не псалтырь… Я это поняла, как только он раскрыл книгу. В ней были картинки и крупный новый шрифт, а не тот старинный, с завитушками, который мучил меня, когда я зубрила псалмы по бабушкиному псалтырю. Раскрыв книгу, хозяин положил ее перед собой. Это были «Странствия Христианина».
Я никогда прежде не слышала об этой книге.
Позднее, когда я стала старше, я поняла, что эта книга, если судить по впечатлению, которое она произвела на меня, должна была породить — и на самом деле породила — гораздо больше еретиков и вероотступников, чем даже произведения Мартина Лютера и великих философов-вольнодумцев.
Читал хозяин великолепно. Лучшего чтения я никогда не слышала, даже моя любимая учительница из хольмстадской школы не могла с ним сравниться. Про что только он не читал! Про великанов и троллей. Злоба, ложь и предательство — вот что, оказывается, таилось в образе троллей, драконов и разнообразных искусителей, окружавших бедного Христианина. Как интересно! Я вдруг сразу поняла: во всех уголках земли таятся тролли и великаны, которые следят за людьми и совращают их. Затаив дыхание, мы слушали больше часа; всякий раз, как отец переворачивал страницу, старшая девочка, седевшая рядом со мной, шепотом подсказывала, что будет дальше. Как видно, она знала всю книгу наизусть.
Какая толстая книга, такая же толстая, как библия на комоде у матери!
— У нас дома есть большущая библия, — шепнула я на ухо девочке.
— В библии обо всем этом тоже написано, только не так хорошо, как здесь, — прошептала она в ответ.