Мать встала и зажгла елку. Тогда старуха снова сложила руки и прочла молитву, не обращая внимания на то, что кофе стынет.
Она даже не взглянула на елку, хотя на ней были красивые звезды из фольги, два зеленых яблока, десять леденцов в бумажках и столько же маленьких свечек.
— Ну, довольно, вечер велик, пейте, мы успеем помолиться, когда вернется Альберт, — сердито сказала мать; и бабушка безропотно подчинилась.
Нет, никогда не бывает так, как тебе хочется.
Сначала эта гадкая история с Карлбергом, который буянил, точно в него дьявол вселился, а теперь вот история с бабушкой. И это было еще хуже, потому что Карлберг завтра снова станет добрым, а молитвы и прочая чепуха, наверное, будут продолжаться. Что это случилось с бабушкой?
— Она впадает в детство, — шепнула мне мать.
— Дети не бывают такими глупыми, — фыркнула я. Мы стояли в сенях, прислушиваясь, не идет ли отчим. Он не возвращался.
Он не вернулся и к ночи. Бабушка ждала, читая молитвы. Мать приготовила постели, мы наскоро поужинали, и бабушка улеглась на кровати. Мать с отчимом должны были спать на моем диване, а я на полу.
В кровати бабушка долго читала молитвы, мы с матерью молча слушали. У Карлбергов было тихо. Ольга тоже не приходила домой. Неужели здешние жители всегда теряют рассудок в рождественскую ночь?
Наконец бабушка уснула.
Тогда мать одела меня, закуталась сама, и мы пустились по снегу к хозяйскому дому. Было уже одиннадцать часов.
Хозяев мы застали дома. Хозяйка была сама любезность.
— Ну да, Стенман приходил, выпил коньяку, закусил бутербродом, угостил нас своей водкой; но это было уже давно, он, наверное, зашел еще куда-нибудь.
— А Ольгу вы не видели?
— Как же! — хозяйка указала глазами наверх. — Ольга всегда спит здесь, когда Карлберг напьется. Ольга, знаете ли, в девушках позволяла себе лишнее, вот Карлберг, напившись, всегда это ей и поминает. У него просто ум за разум заходит, он даже хозяина обвиняет в семи смертных грехах. Протрезвится, так образумится, но все же, помяните мое слово, быть беде. Когда-нибудь он вернется пьяным, Ольга не успеет убежать, и он ее убьет, вот увидите. — Хозяйка была в этом твердо убеждена.
— Нечего сказать, удачный получился праздник.
— Что поделаешь, у нас всегда так, надо же им раз в году повеселиться в свое удовольствие. Не хотите ли стаканчик глинтвейна? — предложила хозяйка.
— Спасибо, нам надо домой, к нам на рождество приехала свекровь, — сказала мать.
Мы отправились к конюшням. Ночь выдалась облачная, но было светло от снега, и мы хорошо различали дорогу. У дверей хлева мать прислушалась. Там стояла тишина, нарушаемая только легким пыхтеньем и вздохами спящих коров. У входа в конюшню мать прислушивалась долго. Я не могла различить ничего, кроме стука копыт, но мать, тихонько притворив дверь конюшни, сказала:
— Он валяется там. Должно быть, хорошенько нализался, пьян, как свинья! Пусть валяется, авось до смерти не замерзнет. Нельзя же его тащить ночью домой к бабушке. Не к чему ей видеть его пьяным и злым. — И мать пробормотала что-то еще, чего я не расслышала.
— Что ты говоришь? — спросила я, увязая в снегу и торопясь домой, потому что ужасно продрогла.
— Говорю, что от молитв Иисусу большой прок.
Мы шли молча, каждая думала о своем.
— Надо скрыть это от старухи, — сказала мать. — Если она попросит, Миа, читай с ней молитвы и пой псалмы, не стоит противиться ее причудам. Не знаю только, как быть с Альбертом. Если он утром придет пьяный, а старуха начнет молиться, у нас дым пойдет коромыслом.
Но от всех событий рождественского вечера я настолько отупела, что предстоящие беды меня уже не волновали. Мне хотелось скорей домой. Там было тепло и нарядно, отчим туда не придет. Как знать, может я смогу лечь с матерью на диване.
Лампа была прикручена. Мы увидели ее слабый свет через окно, прислушались у дверей, но в комнате Карлбергов тоже было тихо.
— Ему, наверно, холодно на полу, — сказала мать.
Мы тихонько проскользнули к себе. Бабушка спала на кровати и размеренно храпела. Было тихо. Комната выглядела уютной и красивой. Чистое белье на постели, накрытый стол, на нем свекла, маринованная селедка, кусок сыра, вяленая рыба, каша, вкусная манная каша, четыре зеленых яблока. Мне стало вдруг необыкновенно хорошо. Наконец-то наступил праздник. Мать опустилась на стул и сказала:
— Садись, Миа, и кушай вволю.
У меня уже не было сил, и все-таки я не могла отказаться. Приближалась полночь, обычно в это время мне уже полагалось спать. Мы с матерью сидели за праздничным столом, бабушка спала на кровати; как-никак это была моя бабушка, и, хотя она стала придурковатой, все-таки хорошо, что она к нам приехала.