Непонятно вам? А это очень просто. Вот подходит к катерку белый или английский миноносец. Браточки тогда машут любезно платками и радостно кричат. Изображают якобы бегущих из Советской России. Да… Потом суют всякие бумажки, показывают захваченные, якобы тайные, документы и деньги. И когда глаза на этом остановятся, у тех то есть, кто захватывает братков, тогда братки разом с маузерами и бомбами бегут на абордаж по главным местам: к штурвалу, в машину, к орудиям. На их корабле! Ясно. В момент: лишних за борт, кого на испуг, а кого и лаской. Есть же там матросы. Потом ходу в Новороссийск. А там, чтоб не стреляли — можно предупредить, шлюпку спустить, послать кого… Придумают матросы…
Братки на катере кончили проверку. Ваня дух перевел, берется в третий раз за мотор:
— Ну, не возьму — закуривай.
— Придется.
Николай воду отливает, со всеми. Во–вторых, ждет от Ванечки или кого другого участи.
Бросает катерок — спасенья нет. Вода хлещет.
Ваня взял ручку, рукава закатал. Рванул — сердце не выдерживает. Еще! Мотор — «пах–пах–туку–чш–чш–пх–чш–чш…» Ну… Ну!.. Заработал. Ваня за мотором как за младенчиком ходит.
Коля перед всеми извиняется.
— От переутомления вишло…
— Ну, ладно…
Ванечке дают газу баночку. Вино или водка у нас так называется. Дернул, согрелся. Мокли же всю ночь. Двигают братки к Крыму ближе.
По береговому шоссе и береговым дорогам на южном берегу Крыма — посты, патрули. От Керчи — к Феодосии, Коктебелю, Отузам, Козам, Судаку, Новому Свету, Кепси–Хору, Алуште…
Всякие с моря суда наблюдают, чуть что — тревога.
Берег Крыма открыли! Маяк Меганом увидели! Так.
— Живвем у Врангеля!
— Здравствуй, Крым.
— Севастополь забираем, божьже ж мой!
А Ванечка сам крымский — севастопольский.
Держит «Гаджи–бей» к Судаку, самым малым — тихим ходом в бухту. Но в бухте всякий черт окликнуть может, может шухер подняться, и — неприятность. Поэтому приходится рисковать. К скалам подходим. Дошли. Тихо все в воду лезут, на себя весь груз берут: двенадцать тысяч патронов, три пулемета, ленты, пятнадцать верст кабеля, гранаты, телефоны, литературу.
— Литературу не замочи. Плыви, над головой подымай.
— Есть, есть.
Стараются все. На камни выбрались. Катерок порубили и в воду — следа нет. Отработал свое — в сторону, а то улика.
Подались в горы. Ущелье — водой промыто. Повалились спать все. Один на часах стоит.
Говорил же я, — если хоть один матрос в живых останется: не считайте море отданным, а флот конченным!
Какое дело — море в руках белых и флота Антанты. Партия говорит:
— Нужно перекинуться.
Есть! Перекинулись!..
Светает, ветер стихает, зыбь утихает. Часовой будит:
— Вставай!
— У–ум… мы…
— Вставай, ну!
Встали. В горы надо уйти поглубже. Пошли. Все в порядочке. Вдруг окрик:
— Стой, кто идет?
По кустам треск.
Всякое случается: как бы точно ни рассчитать, бывает, и не все выходит… Да…
Бой принять — это пустяки, а вот как с делом?
— Кто идет?!
Молчат.
И снова:
— Кто идет?!
Колечка вину свою искупить хочет — один полез в кусты, на разведку. Ждут все, приготовились. Из ущелья крик:
— Свои! Топпай сюды!
Еще один для осторожности лезет: не маленькие, хитрых сами учим. Знаем, как под наганом все что угодно случиться может.
Ждем все. Опять крик:
— Ей–бо, свои!
Тогда еще трое полезли. Условились, если свои, — по шифру кричать «без сомнения».
— Свои! Без сомнения.
Партизаны, оказывается, были. И матрос один среди них.
— Ну, если б ваш годок на руке нам якорь не показал — бой бы сделали. Побили б вас…
— А может, вас?
И пошел хороший разговор, и пошел, и пошел…
И дни пошли с боями.
В ЦК донесение послали. Через море — в мешках муки на фелюге — к Синопу, и дальше по горам анатолийским на Кавказ пробрался Иван Дмитриевич. Доложил:
— Сработали. Разложение в белых есть. Флот действует!
А ему объяснили, почему белый корабль от нас дернул.
Разведка наша узнала: принял он катерки наши за торпедные. Страх от них!
Еще: Ванечке орден Красного Знамени дали.
Ленинград — Москва
1930 г.
БОЛЕЗНЬ
Посвящаю С. К. Вишневецкой
Февраль 1920 года.
Всеволод тяжело болен. Болезнь образовала привычку. Он рассматривает сочащуюся из тела кровь. Рана открыта…