Песня — полная лирики и героики. И тот факт, что здесь легенда отступила от подлинной хроники фронта, ничему не мешает…
А подлинная хроника фронта была у нас такой. Бойцы бронепоезда решили не оставлять тела Анатолия Железнякова на территории, которую захватывали белогвардейцы. Под охраной верных товарищей тело убитого героя было отправлено в центр революционного мира — в Москву. И в августовский день 1919 года гроб с убитым пронесли по улицам столицы, сквозь Красную Пресню и опустили в землю рядом с могилой начдива 16–й стрелковой дивизии Киквидзе, который погиб на Царицынском фронте, — опустили в землю рядом с могилой большевика Николая Баумана, погибшего в 1905 году…
Сейчас весна… Над могилой Железнякова стаял снег. В небе звенят серо–серебристые боевые самолеты. За стеной кладбища, на стрельбище, стучат пулеметы; с Ходынского поля ветер доносит пение молодых красноармейцев и раскаты ротных батальонных ответов: «Зрас–с!..»
Да, да здравствует жизнь!
Май 1938 г.
НА ЮГ
Мне выпало счастье и честь находиться в решающий период боев Первой Конной армии в ее рядах. Это была памятная осень 1919 года. Наша морская бригада только что закончила свой кольцеобразный путь, пройдя всю Украину и Крым. Нас оставалась едва треть из того состава, который начинал поход против Петлюры и немецких оккупантов.
Мы возвращались в ряды флота. Почти каждый стремился попасть вновь на тот корабль, на котором он плавал.
Я вернулся на свой корабль «Коммунист» — Волжско–Каспийской флотилии, действовавшей в районе Саратова — Царицына.
Вот строки из письма отцу, письма, которое отец разыскал теперь:
«Пять суток без газет, когда идут бои у нас под Питером и здесь у Царицына. Только сегодня (23 октября) получили газеты и радио. Поистине изумляешься Питеру. Энергия и энергия! Первый город в России! Судьба революции решается на фронте. Первый удар сделан. Да, деникинцы чаю в Москве пить не будут. Я видел добровольцев, которые шли на фронт на Волге, и новую красную кавалерию. Они дело решат…»
Вот это кратенькое, сохранившееся у меня письмо, оно точно передает мысли и настроения одного из сотен тысяч военных партийных бойцов, и когда приближение холодов поставило перед нами горькую необходимость вести корабли в базу, я, собрав группу моряков, предложил им: «Идем в конницу». Кто знает «универсальность» бойцов гражданской войны, в частности матросов, тот не удивится. На призыв откликнулось несколько человек. Оставил даже свои ложки–поварешки корабельный кок товарищ Калиберда. Пришлось преодолевать, однако, сильное сопротивление командования: «Забираешь ценных специалистов, а кто останется на кораблях?» Дилемма была серьезной. Тогда мы решили обеспечить до конца боеспособность и сохранность кораблей на зиму и программу, которую командир и судовой механик растягивали на ноябрь, декабрь, январь и февраль, выполнить в кратчайший срок. Понятие «субботник» у нас на флоте сливалось с понятием «авральная работа». Мы знали с 17–го года радость коллективного, тысячерукого, дерзостно–стремительного и веселого труда. Мы отгрохали все, что полагалось, идя на зимовку к базе. Таким образом, мы были лишены возможности сразу сойти на берег и прийти в 4–ю или 6–ю кавдивизии. Поставив корабль на зимовку в Нижнем Новгороде, мы начали гнать вновь на юг через Москву.
Покидаем города РСФСР. Холодные, ощеренные, обернувшиеся к югу и западу. На ходу, в ночь пересадки, я забегаю к друзьям, чтобы узнать о своих собратьях, с которыми вместе шел в Октябре. Убит — где–то на Дальнем Востоке; тот — где–то на Украине… Все в порядке вещей. И второе торопливое письмо отцу:
«Дух прекрасный, сил много. Скоро услышите о нас. Украина восстает, и наше дело ударить белых в лоб. Отдавать Украину снова не намерены. Удастся — приеду домой, но после фронта. У нас тысячи кавалеристов и казаков, нам все равно, начали и кончим. Война жестокая. В плен не берут и не сдаются. Мне пока везет, хотя был ранен…»
Моя группа летела так, как могут лететь добровольцы на фронт. Где на паровозе, где в каком–нибудь особом составе. На ходу заводили дружбу, на ходу обретали смертельных врагов. («В этот вагон категорически нельзя». — «Убьем, посторонись, нам по делу».)
Мы были назначены на бронепоезд Первой Конной армии «Коммунар» № 56. Движение на юг развертывалось по гигантской дуге от Волги до Днепра. Революция собрала здесь все лучшее. В памяти царицынские, сормовские, брянские бронепоезда. Пролетарский гений создал в эти дни тяжелый бронепоезд № 85. Это был сормовский сухопутный дредноут с 6–и 8–дюймовыми орудиями. Пролетарский гений в эти дни сосредоточил на Южном фронте цвет человеческих сил. Пролетарский гений в эти дни создал Первую Конную армию. Эти огромные грозовые разряды мысли и воли рождали смелейшие великолепные стратегические ходы — ударить через Донбасс навстречу шахтерскому пролетариату и восстающей Украине.
Недостаточно еще объясненная традиция некоторых писателей и публицистов изображать Красную Армию голой, босой, вшивой, несчастной — должна быть истреблена. Это никчемное прибеднение. Так могут писать люди, которые не видели тогдашней мощи революции. В памяти моей и моих товарищей конармейцев встает все движение от Царицына по дуге к Воронежу, Касторной, Валуйкам, Купянску, Сватову, Несветовичам, Попасной, Дебальцеву, Иловайской, Таганрогу, Ростову. На всем этом пути наш глаз — глаз участников боев — видел материальное воплощение пролетарского труда, изобретательности, вдохновения, энергии, самоотверженности. Точно все склады бросили сюда, на юг — шинели, папахи, шлемы, седла, винтовки, шашки, бронепоезда, снаряды, телефонные кабели, санитарные поезда… Я не хочу сказать, что всего было в изобилии, но я хочу сказать, что все это было и все это действовало так, с такой силой, что растрепало и уничтожило все материальные средства, которые были заготовлены для Деникина в России, в Англии, во Франции и так далее. Здесь, в битве на Южном фронте, столкнулись разные исторические качества.
В моей памяти и в моем сегодняшнем воображении стоят живые носители высших человеческих качеств: военачальники, командиры, бойцы Южного фронта.
Железный Сталин. Весь собранный, полный неугасающей энергии. Разносторонне физически развитый, полный новых идей Ворошилов. Атлетически рослый, безудержно храбрый в бою и расчетливый в штабе Егоров. Неутомимый и тоже атлетически сложенный воин, сплавивший в себе опыт трех войн, мягкий с людьми и беспощадный в деле Буденный. Широкогрудый, подтянутый, с открытым лицом донецкий большевик Щаденко. Рослые статные начдивы Пархоменко, Апанасенко, Тимошенко, Ракитин — все смелые, жизнелюбивые. Беспредельной храбрости и выдержки начдив–4 — Городовиков. Чубатые бойцы — донцы. Тысячи бойцов в бурках и черкесках — кубанцы. На рысях идущая в новых красноармейских шлемах 11–я кавалерийская дивизия — воплощение регулярного начала людей, пришедших с заводов и от центральной и северной российской бедноты. Великолепные, щеголевато одетые конники — добровольцы немецкой бригады из–под Саратова.
Бронечасти: наш «Коммунар» № 56, «Красный кавалерист» и «Железнодорожник» — с ног до головы одетые в черную кожу машинисты, токаря, слесаря, матросы… Все эти люди, от Буденного до рядового добровольца, были воплощением здоровья класса.
Весь облик этого фронта, весь облик этой армии, он — как вмещающийся в раму из Днепра и Волги — портрет живой, движущейся баррикады открытых, умных и воодушевленных лиц, широко развернутых плеч и поднятых в удар рук. Я не могу забыть, как на одной из стоянок бойцы баловались гирями — «двойниками» и как Буденный, зажав сразу два «двойника» — четыре пуда, понес их вверх медленно, будто плавно подымал руку в синие небеса…