Я, обещая Саше горы всяческих насосов даже покруче катания на машинках и пони, потянул его на Кольцо.
Мы пришли в тот момент, когда они, искомые и вожделенные, утекали с другого конца Кольца — видимо, опять в парк (даже пойти-то для разнообразия некуда!). Я не раздумывая устремился за ними — как собака, почуяв след, — предполагалось, что Саша автоматически устремится за мною с не менее довольной и похотливой вытянутой по ветру мордочкой. — «Я за ними не буду бегать», — с подобающим его летам и росту мужеством отрезал он. — «А я буду!» — и устремился чуть ли не бегом. Тут же вернулся — «Дай хоть дикан!» Да, девушки, как там у вас: все мужики — алкоголики, либо бабники — в этом контексте я есмь пидор, который хочет стать бабником, но за неимением таланта и возможностей становится алкоголиком… Дал!
Девушки были несколько смущены, что я продираюсь к ним сквозь толпу и ору: «Инна! Инна!». Они наверняка даже прибавили ходу, но я не упускал из виду её коротенькую светленькую кожаную курточку… Ну-вот, кэтч ю, томато! Алкоголизм как становление… Дальше знакомства с Ксюшей и Олей, «Как дела?» и «Как тебе «Факт!»?» дела не шли. Они продолжали следовать по какой-то своей целеустремлённой траектории, а я как хвост за ними. Мы обошли сцену и выходили опять на Советскую (где мы недавно покупали пиво). Я в который раз предлагал всем выпить, но они вроде как не хотели, мотивируя чем-то невразумительным, типа мы ещё со взрослыми едва знакомыми мужчинами не пьём. Как тяжело с этими малололиточками! Вот кто пьёт! — у ларька стояла Зельцер, только что купившая пиво себе и Саше — он сидел чуть поодаль на лавочке. Я слегка кивнул ей, подождав, однако, когда она отойдёт, чтобы отделиться от девочек и тоже приобрести баночку пивка. Девушки тем временем встретили своего друга Пушана, бывшего тогда безбородым малолетним пупсиком, все втроём поцеловали его в щёчку, ознакомили нас и предложили пойти на лавочку, только не на Кольцо, а между оным и собственно парком, где якобы никого нет.
Зато здесь была тень и комары. Разговор опять не клеился. Особенно меня смущало наличие этого всем доверенного друга. Я не очень настойчиво предложил всем пиво и унасосил его сам, в процессе чего стал полным насосом. «А ты прикинь, Пух, Лёха меня учил в школе, когда практику проходил», — нашлась великолепная Инна. Она говорит немного в нос, от этого в её голосе появляется нечто детское, но порочно-детское, лолиточное. Я рассказал несколько эпизодов из этого периода. Все смеялись.
17.
Как вы догадались, первая практика (с позволения сказать педагогическая) у нас не получилась — она длилась дней десять, в течение которых я, ОФ и Репина несколько раз заставляли себя прийти в школу. Это был нонсенс и очередное издевательство злой судьбины над нами — ведь в концепции нашего «Общества Зрелища» именно школа, вся её система и с позволения сказать эстетика — квинтэссенция отвратности и корень зла.
И как только мы вошли в чертоги сии, всё подтвердилось — сидим в коридоре, ожидая конца урока: со всех сторон, из-за всех дверей доносятся омерзительные своей бездушной монотонностью начёты учителей, объясняющих «новую тему», а также их же чудовищные вопли, хотя и не матерные, но обидные ругательства, адресованные олухам ученикам — как выяснилось, младших классов, изредка открывается одна из дверей и из неё исторгается какой-нибудь ершистый, ростом в метр субъект, досадивший училке. Когда прозвенел звонок, у нас вообще случился небывалый культурный шок: во-первых, был очень омерзителен и длинен сам его звук; во-вторых, весь коридор заполонила волна и толчея мелких тварей, которые орут, бегут, толкаются и бьют друг друга чем попало, а так называемые педагоги, тоже выброшенные этой волной на просторы коридора, теперь орут на каждого, кто тыкается в них — а это, как кажется, делает каждый из этой непролазной толпы в пару сотен социальных электронов; и наконец, когда мы пробрались вброд до вроде бы спасительного сортира, там оказалось ещё ублюдочней — такое же скопленье более крупных и таких же мелких шерстов, которые курят и сильно нервничают, чтобы не зашли учителя, клянут последних, сыплют жаргоном, матерятся петушиными голосками, и вообще ужасная грязь и вонь. Главное настроение — утрированная суета, валтузливость с ежесекундным истеричным криком: «Я есмь! и я тебе сейчас что-то сделаю — узнаешь!» Рассадник мрази и центр лицемерия — вот он!
«Давайте отсюда уйдём, ребята», — мягко сказала Репа. Мы с О’Фроловым давно сжали зубы и кулаки — крепились. Мы пошли в ближайшее питейное, чтобы интенсивно отдохнуть.
Были деньги, и мы прибегли к подзабытой уже великолепнейшей затее с романтичным названием «вояж по рыгаловкам». Посидели-выпили, покурили, пошли в другую — увлекательно страх! — везде свои цены, своё меню, свой неповторимый колорит…
По пути к пятому месту дислокации — довольно цивильной «быковской» кафешке в главной городской гостинице «Толна» мы наткнулись на так называемый бассейн перед её фасадом. Было очень жарко, но купаться после месяц назад прошедшего Ильина дня уже поздновато — только несколько моржеватых мальчуганов плескались в его неглубоких (от силы метра полтора) резервуарах. К тому же, самый центр города, а время час дня. Не раздумывая, мы, три бородатых пьяных переростка, поскидывали свою непотребную униформу и бросились в пучину вод. «Дяденька, сними часы!» — упредительно кричал мне один шерст-моржик, но дяденьке было уже море по колено, тем паче, что он толком не умеет плавать…
Мы от души плескались-дурачились, объединившись с шерстами как с равными. Прохожие явно недоумевали, но это ещё не всё: как и должно, игры переросли в конфликты и вылились за пределы бассейна — Репа мчится за мной с кирпичом в лапках, а я, удирая от неё в трусах по вскопанным клумбам, падаю, и уловив удар, вскакиваю, выдираю какой-то корень и гонюсь за ней уже весь чёрный… Процессия каких-то иностранцев с фотоаппаратами, неприличные жесты и выкрики ОФ… Столпились зрители — явно кто-нибудь сейчас вызовет ментов или психушку…
Кое-как мы успокоились, отмылись от чернозёма, оделись и двинулись в кафешку. Меня несли (наверно я всё же был сильно пьян или настолько исхуёвлен Репниной — ни того ни другого не помню: помню только, что был трезв, здоров и доволен). Мы зашли, осмотрелись, О’Фролов поставил свои кроссовки на стол, Репа, ухмыляясь, как будто у неё в кармане был миллион, обратилась к продавщицам: «Бутилочку «Лемона» слащавого и три моржовых!» Потом ко мне: «Лёня, деньги давай!» Я был чуть поодаль: лежал на входе, покинутый О’Фроловым, двинувшимся несколько своеобразным способом «занимать места». «Уберите его отсюда!» — завопили девицы из-за стойки. Меня вынесли. Находясь в удобной мне позе на высоком бетонном пороге, я смотрел в ясное небо, курил, думая: «Какой насосик!», кто-то шагал через меня, слышались бахвальные восклицания Репы: «Моржовое!» и удыхания ОФ — видимо, продавщицы долго не понимали, что это такое.
Наконец меня снова занесли, усадили, достали деньги из кармана. Репа всё же купила приторно сладкий, но крепкий «Лимон», который мы с ОФ ненавидели, три пива, три пломбира и три конфеточки. Мы всё-это употребляли, делая вид, что выпиваем, запиваем и закусываем — такой «винегрет» можно употреблять только в бессознательном состоянии, на границе которого мы и играючи балансировали…
Понукаемые аппеляциями к какой-то милиции, а затем и двумя пришедшими в гости быками, но однако всё же усидев всё, мы взяли ещё три бутылки крепкой «Балтики» и, делая вид, что распиваем её на ходу, отправились домой… ОФ, едва спустившись со ступенек заведения, расколол свою бутылку, я, заметив это, стал ржать над ним и забывшись разжал руку… — вышедшая последней Репинка увидела сие и всё повторилось… как в воде, как в замедленной съёмке без звука… Мы второём набруталили на высокий постамент порога, сплелись руками и в очередной раз направились домой… Несмотря на всё-это, в том числе и на то, что О’Фролов так и нёс кроссовки в руке, добрались благополучно и завалились спать.