Тем не менее жест его был свободен и размашист, движение не связано; большие руки всегда находили работу; «снарядами», на которых он упражнял свою силу и гибкость своих пальцев, были: то стакан с чаем, то папироса, то длинная металлическая цепочка, наматываемая и разматываемая, то карты.
Иван Васильевич Грузинов:
У Маяковского скромный, но чистый костюм. Полное отсутствие суетливости. Размеренный и спокойный ритм движений.
Елена Владимировна Семенова (1898–1983), художник-конструктор, входила в ЛЕФ:
Ни Маяковский, ни Брик никогда не носили «прозодежды». Предпочитали добротные костюмы, вязаные джемперы спортивного типа, рубашки с очередными модными галстуками. Думается, что здесь было влияние Лили Юрьевны, предпочитавшей обычную современную одежду.
Галина Дмитриевна Катанян:
Одевался он элегантно. Все вещи его – начиная с костюма и кончая паркеровской ручкой и бумагой для писем – были дорогими и добротными.
Лев Осипович Равич (1909–1957), поэт и очеркист:
В верхнем кармане пиджака вдета часовая цепочка из витой кожи.
Валентин Петрович Катаев (1897–1986), писатель, драматург, мемуарист. Знакомый В. Маяковского:
Взвинченный, веселый, изысканно вежливый, сверкающий всеми красками своего неповторимого юмора, Маяковский в парижском пуловере, с узким ремешком карманных часов на лацкане пиджака – было сверхмодно носить часы в нагрудном карманчике пиджака, – с наголо остриженной головой – гигиенично, современно, конструктивно, а также потому, что: «Причесываться? На время не стоит труда, а вечно причесанным быть невозможно!»
Лев Александрович Гринкруг (1889–1987), кинематографист, близкий друг В. Маяковского, Бриков и Эльзы Триоле:
Всегда аккуратно, чисто одетый, всегда в безукоризненно «свежевымытой» сорочке, выутюженном костюме, всегда чисто выбритый, Маяковский никогда ни при каких обстоятельствах, ни дома, ни тем более вне дома, не распускался и не позволял себе никакой вольности в своем внешнем виде.
Александр Вильямович Февральский (1901–1984), театровед, мемуарист:
Живя на Мясницкой, рядом с главным почтамтом, я часто встречал на этой улице Маяковского: летом – в пиджаке и кепке, зимой – в короткой куртке и плоской шапке. Сосредоточенный, размахивая палкой, он мерил улицу большими шагами.
Юрий Карлович Олеша:
У него трость в руке. Он не столько ударяет ею по земле, сколько размахивает в воздухе.
Лев Абрамович Кассиль (1905–1970), писатель, участник группы ЛЕФ, приятель Бриков и В. Маяковского:
Грохая тростью в асфальт, легко обгоняя попутных, круто обходя встречных, неся широкие плечи над головами прохожих, шагает Маяковский по Москве – твердо и размашисто. За ним в толпе завиваются воронки, как в воде за пароходом. Все оборачиваются, смотрят ему вслед. Одни узнают: «Маяковский прошел», взоры других увлекает за собой необыкновенность, широта и прямизна этой поступи.
Он шагает по Москве. Он уже стал частью Москвы. Его голос уже влит в грохот столицы. Его походка стала чертой уличного движения. Нельзя, кажется, представить себе Москву без него. Стук его трости, шаг его, пологий покат плеч, плывущих над головами, навсегда запомнит Москва.
Он идет, не поворачивая головы, но из-под тяжелых бровей глаз пронзительно и цепко, как гарпун, вонзается и в поваленную урну на заплеванном тротуаре, и в самолет, плывущий по небу.
Василий Абгарович Катанян:
Поспевать за ним, если он не прогуливается, а держит путь в определенное место, не так уж просто.
Лев Вениаминович Никулин (1891–1967), писатель, мемуарист. Знакомый В. Маяковского:
Он был неотделим от московского пейзажа, летнего пыльного полдня и московской сумеречной белой ночи. <…> Здесь он необходим, нужен, естественен, именно здесь, на улицах, он был более к месту, чем в тесном человеческом жилье. Только на улице и на эстраде Политехнического музея или Дома союзов он был пропорционален масштабам зданий.
Наталья Александровна Брюханенко (1905–1984), издательский работник, входила в группу ЛЕФ, в 1926–1927 гг. – возлюбленная Маяковского:
Вечер состоялся в клубе Центрального телеграфа на Тверской. Пришли мы слишком рано, и не хотелось ждать в помещении. Была чудесная весенняя погода. Мы вышли на улицу, и Маяковский сел на ступеньки телеграфа, расставив ноги, держа между ними трость и положив на нее скрещенные руки. Мне запомнился он таким. Уж очень это было здорово, как он расположился в центре Москвы, на улице, как у себя дома. Очень солидно и по-хозяйски сидел он тогда на ступеньках здания телеграфа.