Эпизод этот ярко характеризует те отношения, которые установились между Мазепой и Кочубеем после истории с Мотрей. Глубоко заблуждаются те, кто полагает, что гетман все забыл, равно как и те, кто полагает, что Кочубеи переживали за «опороченную честь дочери» (какая же она опороченная, если гетман предлагал на ней жениться, к тому же Мотря уже успела выйти замуж за генерального судью). А вот чего Кочубеи действительно могли бояться, так это того, что гетман, не простив обиды и узнав о переговорах с Крымом (которые Кочубей, видимо, вел через Искру, о чем говорилось выше), добьется от Петра разрешения с ними расправиться.
Кочубей, будучи генеральным судьей, разумеется, знал о том, какая непростая обстановка была в Гетманщине. Реальная угроза вторжения шведов, недовольство старшины и паника среди казаков в связи с предстоящей реформой полков, тяжелые экономические последствия Северной войны. Зная много лет Мазепу, нетрудно было предположить, что гетман станет по крайней мере искать пути, чтобы напрямую узнать о настроениях Лещинского и Карла. А раз так, можно было сблефовать и обвинить Мазепу в переговорах с поляками — там, на пытке, глядишь, и факты откроются. Но конкретного он ничего не знал и знать не мог. Отсюда и словоблудие в доносе: «…хочет изменить и отложиться к ляхам», и вообще — «бездельник, де он, блядин сын и беззаконник» (это Кочубей про Мазепу)[594].
Никакого хода первому доносу Кочубея не было дано. Возможно, оттого, что попал он в Монастырский приказ и пока в московской бюрократической машине добрался до Посольского, прошло много времени. Петр впоследствии писал, что узнал о появлении монаха перед самым своим отъездом из Москвы в Польшу — «и для того я сие дело отложил до свободного времени»[595]. Но Мазепа не знал о доносе ни от кого из своих осведомителей в Москве и сношений с Лещинским не прекращал.
Петр на самом деле значения доносу не придавал. В середине декабря царь отправил к гетману А. В. Кикина. С ним были посланы подарки Мазепе (соболья шуба) и старшине — за их труды по строению Печерской крепости. Кикину приказывалось «разведывать подлинно о турецком приготовлении по гетманским ведомостям». Речь шла о распространившихся упорных слухах, что султан собирался выступить в коалиции со Станиславом и Карлом. Мазепа сообщил Головкину о полученных им из Ясс известиях о военных приготовлениях Порты и о ее сношениях с врагами России. Переписывался он и с Толстым касательно сношений крымского хана со Станиславом Лещинским[596]. Срочная посылка Кикина доказывает, что сведениям Мазепы придавалось огромное значение. О доносе в наказе воеводе не упоминалось ни слова.
Тревожная осень 1707 года прошла под знаком борьбы за Правобережье. Мы уже упоминали, что в Жолкве Петр объявил Мазепе свое решение отдать эту территорию полякам, чтобы удержать хотя бы тех немногих магнатов, которые еще придерживались Августа и союза с Россией. Гетману обещали только поставить его заранее в известность о начале работы комиссии по передаче земель.
В середине августа Мазепа писал Головкину о том, что, по его сведениям, каштелян волынский собирает войска, чтобы начать комиссию и под угрозой силы вернуть Белую Церковь и прочие правобережные крепости[597]. 17 августа гетман был уже вынужден сообщать, что польские войска встали в Плоскирове и намереваются идти в Белую Церковь, куда и его приглашают. Мазепа с горечью писал, что это «совесть мою смущает, что я обнадеживал и обещал заблаговременно предостеречь бедных сегобочных людей», дабы они имели время перебраться на Левобережную Украину, спасаясь от мести шляхты, ксендзов и евреев. Немедленно уйти теперь, когда только что сделаны запасы на зиму, собран урожай, крайне тяжело, болезненно и практически невозможно. Снова и снова гетман напоминал об обещании Петра своевременно предупредить его о начале комиссии[598]. Поляки со своей стороны давили на гетмана — ему, в частности, писали сам примас Станислав Шемберк, архиепископ Гнезненский, гетман великий коронный Сенявский и Станислав Денгоф, маршалок генеральной конфедерации, созданной в поддержку Августу[599].
Но вопли и крики Мазепы не прошли даром: в конце августа он получает распоряжение от Головкина выпроводить из Украины польских комиссаров. 20 сентября, лукавя, гетман писал полякам, что не может съехаться с ними для проведения комиссии до тех пор, пока не получит письменное подтверждение на сей предмет от Петра[600]. Именно в таком плане предлагалось ему вести себя перед поляками согласно распоряжению Головкина, полученному в начале октября[601]. Примерно тогда же пришло и тайное письмо от Петра, в котором говорилось, что ни теперь, ни после завершения войны со Швецией царь и не думает отдавать Правобережье. Главными причинами этому выставлялись планы войны с Турцией, а также та опасность, которую таило приобретение поляками Правобережья — а именно возможность вести контакты с татарами и турками[602]. Если гетман и не слишком доверял этим заявлениям царя (забегая вперед, отмечу, что после окончания Северной войны Петр отдаст Правобережье полякам), то по крайне мере мог ими пользоваться.
602