Невероятный начетчик, Суслов не был первопроходцем в превращении марксизма в убогий Новый Завет под названием «марксизм-ленинизм», который был жив, потому что верен (парадокс: слово «вера» в устах атеиста). Но он довел это поклонение до абсурда, выхолостив живую мысль до примитивных формул. Вторым его достижением стало создание армии «сусликов», которые держали за горло всех, кто так или иначе был связан с идеологией, включая деятелей культуры, и десятилетиями мучили студентов любого заборостроительного или шапкозакидательского института своей новой Троицей — диаматом, истматом и политэкономией.
У этой армии не было бы проблем, если бы СССР превратился в планету, летящую в безбрежной пустоте к победе коммунизма. Но СССР жил не в космическом вакууме, кругом были враги, сравнение с жизнью которых было не в пользу нашей страны. И это была проблема проблем.
Суслов и его «суслики» не придумали ничего лучше, как начать запрещать и обличать как пороки элементарные вещи и явления, призванные служить человеку. В 1978 году я поехал в свой первый зимний молодежный лагерь от ЦК. Новый год мы встретили очень весело, под живую музыку — рок-н-ролл, который исполняла какая-то группа, чуть ли не «Машина времени»[9]. В дальнейшем подобных концертов не было: Брежнев все больше болел[10], и Суслов на пару с Черненко прибрали власть к рукам со всеми вытекающими последствиями, в том числе покончив с рок-н-роллом в цековских стенах раз и навсегда.
Этот человек в футляре (о нем так и вспоминали знавшие его лично) чем-то неуловимо напоминал Аракчеева с его любовью к порядку и воинскому строю: все должно быть по формуле, утвержденной в ЦК и подкрепленной соответствующей цитатой из классиков. Сказано вам: человек произошел от обезьяны. Отставить вольнодумство! Равняйсь — смирно!
Как-то раз через много лет, не то в Тае, не то на Гоа, в местечке у водопада, где живут дикие обезьяны, столкнулся с мартышкой. Она сидела под деревом, внимательно за мною наблюдая, и… дрочила задней лапой. Не помню, пришли ли мне в голову какие-либо аналогии, зато моя спутница презрительно буркнула:
— Все вы, мужики, козлы и хамы!
У нее, окончившей торговый техникум, сомнений в теории Дарвина не было, а вот я колебался. Мне было сложно представить, как такое сложное существо, как человек, может эволюционировать из примата, из этой бесстыдницы-мартышки, и наличия противопоставленного большого пальца недостаточно, чтобы изменить целый мир. Впрочем, ответ Церкви о «венце божьего творения» меня не устраивал в равной степени, ибо что же это за венец такой, что тысячелетиями мучает и уничтожает миллионы себе подобных?
У многих в СССР зрели и вопросы, и сомнения, и раздражение от начетничества. Страна-победитель, страна, покорившая космос, на моих глазах превращалась в Зазеркалье, наполненное не смыслами, а символами — гротескными, кафкианскими. Что сделали «суслики», чтобы убогий хрусталь не превратился в символ богатства; чтобы принятие Продовольственной программы приводило к изобилию, а не к введению талонов на сливочное масло; чтобы отрицание бога с помощью «Мелодий и ритмов зарубежной эстрады» в ночь пасхального крестного хода не приобретало гротескные черты подмены символа веры Манифестом Коммунистической партии?
Да и была ли вера в утопию, о которой без устали твердили большевики?[11] В этом вопросе официальная пропаганда добилась обратного: все уяснили, что есть символы, в которые верить не нужно, но поклоняться им необходимо. Патриотизм советского человека — это «давайте по телевизору парад посмотрим», а идейность — «давайте выпьем за Первомай». В итоге возникла удивительная форма коллективного сознания — презрение к общественной морали, скрытое у обывателя и открыто исповедуемое миром криминальным[12].
Как вам комсомольский рок-н-ролл в митрополичьих палатах в исполнении сотрудников ЦК ВЛКСМ? Думаете, гротеск, злая шутка? Тогда давайте перенесемся в ростовский Кремль образца семидесятых-восьмидесятых годов, в котором Гайдай снимал «Ивана Васильевича».
Вопреки расхожему мнению, заслуги комсомола в его реконструкции были равны нулю, если не сказать больше: обещанных школы и библиотеки город не дождался, и тем не менее ЦК ВЛКСМ отхватил-таки себе этот лакомый кусок. Видимо, основную роль сыграл патронаж комсомольским «Спутником» маршрутов «Золотого кольца», в котором Ростов Великий стал одним из бриллиантов. А сама гостиница, козырно расположенная в митрополичьих палатах, ответработникам ЦК ВЛКСМ весьма приглянулась, невзирая на некую идеологическую двусмысленность. Но в 1967 году Суслов, который через десять лет с радостью отправит молодежь в пешее (лыжное) неэротическое путешествие на Северный полюс, в силу еще не вошел, а потому возражать не стал, закрыв глаза на медвежьи шкуры в люксах и реки медовухи, текущие по устам лидеров передового отряда партии.
9
Везде пишут, что «Поворот» был написан в 1979 году. У меня серьезные сомнения насчет моей памяти в данном случае, но мне кажется, что эта песня звучала на нашей дискотеке 1 января 1979 года. Не кидайтесь в меня тапками, я не помню лиц музыкантов. Кто тогда знал в лицо Андрея Макаревича, ныне объявленного иноагентом?
10
В конце февраля восемьдесят первого отец столкнулся с Брежневым в кулуарах XXVI съезда. Картина трагическая: генсек двигался как автомат, его поддерживали и направляли руки охранников, лицо напоминало маску. До сих пор помню оглушенное состояние отца, не понимавшего, как глубоко больной старик может управлять огромной страной.
11
В книге А. В. Островского «Кто поставил Горбачева?» собрано множество признаний руководителей высшего звена о том, что на самом верху никто не верил ни в коммунизм, ни в развитой социализм, даже Юрий Андропов. Во что же верили? Островский на этот счет промолчал, я же отвечу, как понимаю: верили в государство, в великий Советский Союз, государственник — это была идеология правящей элиты, циничная до крайней степени на фоне славословий в адрес Ленина. Но в мою задачу не входит исследование этого феномена, я пишу лишь о своих ощущениях того времени.
12
Ничто не вечно под звездами: нечто подобное, но куда более растянутое по времени, пережила Европа накануне Реформации, когда убийство или кражу можно было искупить покупкой у попов индульгенции.