Конечно, подобное было не всегда и не везде. Моя любимая супруга, с который мы вместе с двухтысячного года, окончившая школу на Кубе, мне многое рассказала о жизни в нашей огромной колонии. В том числе о том, как Родина никогда не забывала о своих детях в тропическом раю. Как юная уралочка участвовала в жизни пионерской дружины и была в составе команды, выносившей флаг организации под звуки марша, торжественно чеканя шаг. Как четыре-пять раз в неделю желающим показывали советские фильмы в летнем кинотеатре. Как наши бежали на экскурсию на советские военные корабли, чтобы полакомиться черным хлебом. Как постоянно устраивались концерты наших артистов. Но и как люди сходили с ума в прямом смысле от местного климата, а в переносном — от душевных терзаний, на что потратить скромные зарплаты.
Этот иррациональный страх, эти странные ощущения одиночества, брошенности, наверное, были не у всех, кто выезжал, но они были. Что бы ни говорили сегодня ненавистники СССР, нас хорошо научили жить в коллективе, растворяться в коллективном бессознательном, чувствовать постоянный пригляд, и стоило вырваться из этого круга, возникал когнитивный диссонанс, с которым справлялись, хорошо напившись. Читал у Бориса Николаевича Григорьева в «Скандинавии с черного входа», как важные шишки из ЦК КПСС, приехав в Данию, ни разу не выходили в город, не вылезая из своего номера в здании посольства и уничтожая местные запасы спиртного. Когда ты всю свою жизнь посвятил созданию образа «СССР — осажденная крепость», сам в него поверишь и личным примером подтвердишь окружающим.
Я себя осажденным не ощущал, и выезд из СССР не выглядел для меня ни трагедией, ни возможностью «обогатиться» и наесться колбасой[43]. До Горбачева мне было хорошо и комфортно в своей стране, за исключением походов к стоматологу. Отсутствие хорошего мяса компенсировалось кулинарной выдумкой. Всегда рядом были друзья, с которыми можно весело время провести и сделать вместе что-то полезное. Звучавшая с экранов государственная ложь проходила мимо сознания, не цепляя, зато личные перспективы были ясны и понятны. Так что поездка за границу была для меня в первую очередь способом расширить свой кругозор, удовлетворить любопытство. Мечты о дальних странах жили во мне с детства, я даже всерьез думал о карьере моряка торгового флота и занимался в военно-морском клубе — к ужасу моих предков, видевших во мне серьезного ученого-историка в будущем.
Потом это увлечение прошло, но тяга к путешествиям никуда не делась. Я жадно впитывал рассказы родителей об их парижских командировках, мысленно переносясь на улочки вокруг Лувра, где фланировал Д’Артаньян и прятался от католиков Бернар де Мержи, и смотрел слайды из мировых столиц, которые показывал всей семье дед, увлекавшийся фотографией и постоянно выезжавший в загранкомандировки по приглашению «Боинга» и «Конкорда». И порой с тоской спрашивал себя: неужели мне никогда не доведется повидать этот такой интересный и пленительный мир?
К счастью, у меня все получилось, и в свою первую поездку за границу я отправился еще студентом. У учащихся на кафедре истории южных и западных славян была летняя практика — выезд по обмену в страны, историей которых они занимались. Так сложилось, что «чехословацкая» группа состояла из одних девушек, и ответственный за поездку поставил на парткоме вопрос, что возглавить группу должен непременно юноша. Выбор пал на меня: отец постарался, и комитет комсомола, где я активно работал с первого курса, поддержал мою кандидатуру. Более того, решили добавить еще одного парня. С моей подачи им стал киргиз Ырызбек, приятель подружки моей первой жены, с которым мы много общались. Стоит ли верить после такого выбора хейтерам СССР, обвиняющим советское прошлое в презрительном отношении к нерусским?
Мне пришлось взять на себя все организационные хлопоты — в первую очередь оформление выездных анкет. Эти здоровенные простыни формата А1 могли поставить в тупик даже бывалого человека. Есть ли родственники за границей, что делали во время войны члены семьи, были ли под следствием? Мне пришлось заполнять анкеты за всю группу, и никто не роптал на мое погружение в семейные тайны — наоборот, были благодарны.
Зря волновались: все выездные комиссии для студентов оказались чистой формальностью, паспортов на руки никому не выдали, и даже скромные командировочные в чехословацких кронах мы со старшим группы получили на всех в офисе, расположенном в торце «Метрополя», выходящем на жуткий памятник Карлу Марксу[44]. Рассовали «фантики» по карманам, получили благословение от вождя мирового пролетариата — можно и в путь.
43
У жены, напротив, выезд на Кубу вызывал воодушевление, надежду на лучшую и более яркую жизнь. В Магнитогорске, где она провела свое детство, было все серо, мрачно, безысходно, и возможность «наесться колбасой» была не отвлеченным понятием, а очень даже практичным — после стояния в очередях, чтобы отоварить талоны на ту же колбасу или сливочное масло. Куда мне, москвичу-мажору, ее понять!