И вот скорый поезд Москва — Прага уносит нас из столицы нашей родины. В вагонах международного класса все непривычно: вместо четырех полок — три, а еще внутри купе под откидной крышкой столика спрятана раковина, куда мы сразу засунули свои припасы. В соседнем вагоне едут на конференцию два профессора из Томска. Их продуктовый запас в дорогу — странный набор из разносортных сырокопченых колбас, причем не цельной палкой, а кусочками разной длины. Такое ощущение, будто их собирали по всем родственникам и знакомым — кто сколько может.
Как же горько наблюдать подобную картину — незадолго до семидесятилетнего юбилея Октябрьской революции под бодрые рапорты о выполнении Продовольственной программы, детища Горбачева, отвечавшего в то время за аграрный сектор. Впрочем, чувство стыда будет меня преследовать на протяжении всей поездки, особенно усилившись, когда мы будем принимать чехов и словаков в СССР. Ведь это был обмен: сперва мы поехали к ним, потом они к нам.
Здравствуй, Прага! Прекрасная, как юная девушка, столица и одновременно чарующий старинный город, романтичный, словно самим богом созданный для влюбленных. И наши встречающие доброжелательны и отзывчивы, ни разу не ткнув нам напоминанием о шестьдесят восьмом годе, и сразу предлагают нам любую сумму в кронах при условии, что мы им вернем дома эквивалент, когда они приедут. На что они потом потратили наши рубли, для меня так и осталось загадкой. Я же воспользовался этим предложением и набрал подарков семье. Бокалы из Праги до сих пор стоят в мамином буфете, а в шкатулке — скромные сережки с чешскими гранатами. Себе ничего не купил, даже популярные в Союзе ботинки «Цебо». Вот такой бессребреник из меня получился.
И, конечно, пиво. Нет, не так надо писать это слово о пражском пиве после напоминающего мочу молодого поросенка напитка из московских пивных-автоматов или даже из «стоячки» «Пльзень» в парке Горького. Специально поехал туда, вернувшись в Москву, чтобы сравнить впечатления: ну что сказать… я потом год не мог пить наше пиво, долго привыкать заново пришлось.
Пиво! И чудесный «Велкопоповицкий козел» в пивной у Градчан, стены которой украшены богатой коллекцией рогов, и темный лагер в пивном саду «У Флеку» со старинными фресками на стенах, и моя главная любовь — бархатная «мальвазия» в одноименном скромном кабачке, притаившемся в подворотне неподалеку от Карлова Моста[45]. Согласитесь, студент без пива — это оксюморон!
После Праги мы поехали по стране, где нас ждала волнительная встреча с железным занавесом. Дорога из Брно до Братиславы, по которой мы ехали на автобусе, петляла вдоль реки Морава. Обычный сельский, ничем не примечательный пейзаж.
— Там, за рекой, уже Австрия, — со значением сообщила нам наша сопровождающая.
Мы вылупились на Австрию: капиталистический рай ничем не поражал, ни железа, ни слабого подобия занавеса не наблюдалось, даже фиолетовые коровы попрятались. Сплошное разочарование!
Не знаю и не могу потому утверждать, испытали ли наши гости похожее чувство, посетив нашу страну. Наверное, для них также было волнительно и интересно оценить наши просторы, наш гигантизм и бросающуюся в глаза после уютной Чехословакии нашу неустроенность быта.
Я взял на себя поездку в Ленинград. Приехал заранее, чтобы все подготовить в студенческом общежитии. Увы, меня ждали неприятные вопросы, почему здесь такие жуткие панцирные кровати, серое белье, нет горячей воды в жаркий август и почему в этой жемчужине Российской империи, в нашей Северной Венеции, такие обветшалые дома и разбитые трамвайные пути. Питер восьмидесятых, запущенный и уже полубандитский, вызывал противоречивые чувства.
Мы в меру своих сил пытались сгладить пребывание наших гостей в СССР своим гостеприимством, но внутри, начиная с Праги, нарастал печальный звон валдайского колокольчика: почему, почему, почему… Разницу в уровне жизни не увидел бы лишь «суслик», спрятавшийся в посольстве за стаканом водки. Как же так выходит, что мы никак не устроим свою страну, чтобы не сгорать от стыда за загаженные туалеты? Юношеский максимализм требовал честных ответов, к которым мы не были готовы. В итоге, ничего лучше не изобретя, сказали друг другу: эх, хорошо им там жить под нашим «зонтиком». Глупо, наивно? А что еще мы могли придумать?
Моя поездка за границу, успехи в учебе и статус кандидата в члены КПСС[46] имели неожиданное последствие, которое грозило навсегда похоронить мою детскую мечту о путешествиях по всему миру. Меня попытались завербовать на работу в КГБ.
46
Признаюсь честно: я вступал в партию исключительно из карьерных соображений, ведь мне предстояло работать по идеологической линии. Я гордился своей страной, но исключительно как государственник, а не коммунист. Сложно было верить в социалистические идеалы, когда сама жизнь их отрицала на каждом шагу. А атака журналистов на мой зашоренный мозг на заключительном этапе перестройки завершилась моим выходом из партии незадолго до ГКЧП «в связи с утерей связей с первичной парторганизацией» (забавная формула, не так ли?), что означало, что я просто-напросто перестал платить партвзносы. Не из скупости, мне подсказали простое решение опытные товарищи. Представляете шок отца, секретаря посольского парткома, которому тут же донесли на меня его товарищи из ЦК? Но, к его чести, он и это пережил достаточно спокойно. Идеалистом он точно не был.