— Жеан?! Что ты здесь делаешь? Идём скорей в мою келью!
Судья отрицательно покачал головой.
— Убийца не должен сюда входить.
— Убийца?!
Поражённый Клод увлёк брата под свод собора, где никто не мог подслушать их, допытываясь объяснения его слов, отдающих бредом умалишённого. Жеан шептал, смиренно поникнув головой перед архидьяконом, видя в нём одном надежду на спасение.
— Я убил человека из любви к женщине, которая меня приворожила. Я знаю, дьявол расставил ловушку. Ты служитель Господа. Помоги мне! — судья опустился на колени. — Клод, говори!
Брови священника гневно сошлись на переносице.
— Господь говорит:“Qui percusserit hominem volens occidere, morte moriatur».*** Убийца объявляется вне закона и должен быть казнён. Тебе это известно лучше меня.
— Господь также говорит:“Qui autem non est insidiatus, sed Deus illum tradidit in manus ejus, constituam tibi locum in quem fugere debeat,»**** — возразил Жеан.
— Я не помогаю убийцам!
— Тогда она умрёт, — оскалился младший Фролло, широко раскрыв глаза. — Та цыганка, что сделала меня убийцей.
— Но она невиновна!
— Виновна. Она меня околдовала и умрёт.
— За твоё преступление?! — отшатнулся Клод. Ему почудилось, будто в тёмных глазах брата полыхают два адских костра. — Враг рода человеческого нашептал тебе подобные помыслы. Им нельзя верить!
— Я верю. Однажды ведьма околдовала Бруно де Ференце. Он сжёг её и спасся. Я должен испробовать это средство.
— Одумайся, несчастный! Прибавить к совершённому преступлению ещё одно? Если ты не слушаешь меня, то допроси свою совесть — пусть она образумит тебя.
— Её смерть будет моим искуплением, — упрямо твердил Жеан. — Иначе мне не освободиться от её чар.
— Безумец! Мой долг помочь невинной, а не тебе!
— Клод! — взмолился судья, ловя руки архидьякона. — Ты же мой брат!
Старший Фролло брезгливо отстранился.
— Я тебе больше не брат!
— Ты предашь меня ради цыганской ведьмы?! — прохрипел Жеан, не веря ушам.
Архидьякон скорбно молчал, не в состоянии решить, что ему теперь следует делать. Погубить заблудшего брата, своими руками обречь на мучительную смерть? Брата, которого он с младенчества выпестовал, как сына? Разве не его вина, что из малютки Жеана, на которого он возлагал столько надежд, выросло чудовище? На другой чаше весов находилась жизнь молодой девушки, которую он видел мельком, но девушка не совершала злодеяний. Он не вправе допустить, чтобы жизнь её прервалась. Брат и цыганка принуждали священника совершить тяжкий выбор, ибо спасти одного значило уничтожить другого.
— Нет. Не предам, — изрёк наконец Клод. — Но я стану молить Господа, чтобы Он вернул тебе разум.
С этими словами архидьякон удалился, оставив младшего брата в одиночестве. Судья понял, что помощи ждать неоткуда. Оставалось уповать на удачу да собственную изворотливость, если только Бог ещё не окончательно отвернулся от него.
Всё вышло так, как предполагал Жеан. Эсмеральду схватили и судили за его преступление. Ему выпало вести процесс, словно небу мало показалось испытаний, которым он подвергся. Фролло ошибся. Страсть, которую он мечтал искоренить, не ослабла. Судья думал, что после де Шатопера всё в нём перегорело, однако жалкий вид подсудимой надрывал ему сердце. Фролло прилагал все усилия, чтобы сохранить невозмутимость, в то время, как душа его корчилась, словно грешник, которого поджаривают на раскалённой сковороде. Она знала — он это понимал — знала, какие чувства владеют им. Цыганку не обмануть. Того и гляди, она крикнет на весь зал: «Смотрите! Вот настоящий убийца! За что вы судите меня?»
Эсмеральда не сознавалась, а между тем следовало скорее добиться от неё признания. Упрямцы, надеясь спастись, лишь навлекали на себя новые страдания, всё возраставшие раз за разом, пока обвиняемый, не выдержав, не сознавался даже и в том, чего не совершал. Ту же ошибку повторяла Эсмеральда, наивно надеющаяся на торжество истины. Справедливость если и существовала, то не в стенах Дворца правосудия. Или судья сживёт со света цыганку, или цыганка приведёт судью на плаху. Остался последний способ сломить её упорство. Фролло, избегая смотреть в глаза девушки, призвал:
— Мэтр Пьера! Покажите подсудимой, что её ждёт, если она не признает вину!
В душе он умолял цыганку прекратить сопротивление, пока не дошло до пыток. Присяжный палач Пьера Тортерю вместе с помощником, глумливо ухмыляясь, продемонстрировали Эсмеральде набор стальных приспособлений, предназначенных для кромсания тел и дробления костей. Один вид этих жутких орудий испугал девушку, но всё же она, стиснув зубы, затрясла головой.
— Я невиновна!
Один из членов духовного суда, которому наскучила волокита, взял слово.
— Ваша честь! Учитывая поздний час, предлагаю применить пытку!
Судейская коллегия, изрядно уставшая и проголодавшаяся, одобрительно загудела. Фролло вздрогнул: не удалось избежать того, чего он опасался. Сдавшись под десятками устремлённых на него выжидающих взоров, Жеан произнёс:
— Действуйте!
Он передал её в руки Пьера Тортерю и сам последовал в потайную комнату, откуда незримо мог наблюдать за происходящим в камере для пыток. Он видел, как грубые руки скрутили её, уложили на кожаное ложе, стянули ремнями. Видел, как бесстрастный палач привычными движениями обнажил её прекрасную ножку и поместил в тиски испанского сапога. Это зрелище заставило его задрожать. Она, беззащитная среди стаи стервятников, вопила от непереносимой боли. Судья, до крови закусывая губы, боролся со стремлением ворваться туда и отшвырнуть Тортерю. Рука бессознательно легла на рукоять кинжала. Грудь пронзила резкая боль, из раны хлынула кровь.
— Ещё один удар, — подумал он, — и всё будет кончено.
— Умоляю вас, не надо! Пощадите! Я во всём сознаюсь!
Если бы она этого не крикнула, он вонзил бы кинжал себе в сердце. Он переживал за неё, мучился её болью, разрывался между желанием прекратить издевательский судебный процесс и спасением собственной шкуры. Она созналась. Теперь ей не помочь. Слушай приговор, цыганка. Ты уповала на защиту судьи Фролло? Напрасно. Судья Фролло не выносит оправдательных вердиктов. Он ещё не настолько обезумел, чтобы добровольно занять твоё место на скамье подсудимых. Ты умрёшь, только тогда колдовское наваждение рассеется. Доволен ли ты, судья Фролло? Станешь ли жить, как прежде? Или даже гибель ведьмы не освободит тебя от её чар?
Судья Фролло ошибся. Жестоко ошибся.
* Считалось, что отрубленная голова могла видеть на протяжении десяти секунд после отделения от тела.
** Моя вина! Моя величайшая вина! (лат.) — формула покаяния и исповеди в религиозном обряде католиков с XI века.
*** Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти. (лат.) Исход 21:12
**** Но если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда убежать убийце. (лат.) Исход 21:13
========== Глава 4. Мошка и паук ==========
Капитан де Шатопер не погиб. Рана его, вопреки уверенности судьи Фролло, оказалась хоть и опасной, но не смертельной. Бравый офицер, придя в сознание, даже смог дать краткие показания — Жеан с удивлением обнаружил их в деле цыганки. Так, значит, мерзкий повеса жив?! Это обстоятельство, казалось, в корне меняло ход следствия. Поначалу благая весть о благополучии удачливого в любви соперника нанесла ревнивому Фролло болезненный удар, но, пересилив неприязнь, он сообразил, что Эсмеральду теперь легко можно вытащить из пропасти, в которую он её вверг. Обрадованный Жеан поспешил самолично навестить пострадавшего, чтобы разузнать о его здоровье. Однако ликование Фролло продлилось недолго, ровно до той минуты, когда врач, занимавшийся лечением капитана, ответствовал: его пациент находится на смертном одре, протянет от силы пару дней, не больше. Чёрные тучи вновь сгустились над головами судьи и несчастной цыганки.
Всё же, вопреки мрачному прогнозу почтенного эскулапа, Феб выкарабкался, но об этом Фролло так и не узнал. Едва оправившись, капитан де Шатопер отбыл в свой отряд, стоящий в деревне Ла Кё-ан-Бри. Для служителей закона он всё равно, что исчез, впрочем, состояние потерпевшего их мало волновало. Улик против цыганки было собрано предостаточно (взять хоть кинжал, который преступница держала при себе вопреки закону, а также учёную козочку), сам Феб подтвердил её занятия колдовством. Никому и в голову не пришло справляться о состоянии офицера и уж тем более требовать его присутствия на суде. Запущенную на полную мощь машину правосудия не могла остановить такая деталь, как обвинение в убийстве человека, который на самом деле жив.