34. Все, что ты желал бы, чтобы думали и делали подданные, говори и делай сам. Таким образом, ты будешь иметь больше возможности воспитывать их, чем устрашая воздействием законов. Ибо в первом случае действует соревнование, а во втором — страх, и каждый охотнее подражает лучшему, видя происходящее в действительности, чем остерегается дурного, которое воспрещается, как он слышит, только на словах. Итак, делай все сам и притом тщательно, не оказывая себе ни малейшего снисхождения, прекрасно зная, что все немедленно заметят, что ты сказал и что ты сделал. Ведь ты живешь как будто на какой-то открытой перед всей вселенной сцене, и у тебя нет возможности скрыть самую незначительную свою погрешность. Ты ведь будешь действовать ни в коем случае не наедине, но всегда в присутствии многих. Все окружающие всегда в высшей степени интересуются действиями правителя, так что, если хотя бы раз заметят, что ты нам приказываешь одно, а сам делаешь другое, не будут бояться твоих угроз, но будут подражать твоим поступкам. Наблюдай за жизнью других людей; наблюдай, однако, не так, чтобы это становилось им в тягость. Вот если на что-нибудь поступит к тебе жалоба со стороны других лиц, то разбери ее, а о том, что ни с чьей стороны не вызывает нарекания, ты даже и вида не подавай, что ты о нем знаешь. Из этого исключаются, конечно, проступки против государства. На последние следует обратить подобающее внимание, если бы даже никто и не жаловался. Остальные частные дела тебе следует знать, чтобы не быть введенным в заблуждение как-нибудь, пользуясь в каком-либо отношении помощью неспособного слуги; изобличать же этого, однако, не следует. Природа человеческая очень многих и очень часто заставляет преступать законы. Так что если начать всех их тщательно испытывать, то пришлось бы оставить без наказания или самое незначительное количество или даже и ни одного из них; если же по-человечески соединить требование правосудия с гуманностью, то таким образом скоро можно и образумить их. Ибо закон, применяющий по необходимости хотя бы и сильные карательные меры, не может постоянно господствовать над природой. Некоторые люди становятся лучше, полагая, что их не замечают, или же подвергаясь увещаниям с соблюдением должной меры, одни — стыдясь обличений, другие — опасаясь снова быть введенными в соблазн. Будучи же изобличены открыто, потеряв способность краснеть от стыда и подвергнувшись наказанию выше всякой меры, они уничтожают и попирают все, допускаемое законом и обычаем, и подчиняются единственно своим природным влечениям. Отсюда следует, что, с одной стороны, не легко наказать всех их, а с другой, не следует не обращать внимания на явно разнузданных людей. Такое отношение рекомендую я тебе к проступкам людей, за исключением тех, которые совершенно неисправимы. Наоборот, их правильные поступки цени выше, чем они заслуживают. Таким образом, путем гуманного отношения ты скорее всего добьешься того, что они отстанут от дурных наклонностей, а щедростью заставишь их обратиться к положительным. Тебе нечего опасаться, что у тебя когда-либо не хватит или денег, или другого чего-либо на воздаяние людям, совершившим что-либо хорошее (гораздо скорее, по моему мнению, будет чувствоваться недостаток в людях, достойных испытать что-либо хорошее, даже при наличии под твоей властью такого огромного количества и моря и суши), или того, что некоторые из них, будучи облагодетельствованы, окажутся неблагодарными. Ничто так не подчиняет, ничто так не привязывает кого-либо, если бы даже он почему-либо относился с нерасположением и враждой, как возможность, не подвергаясь никакой несправедливости, сверх того, быть еще и облагодетельствованным.