Задавший этот вопрос лысоватый, пожилой, с жесткими волчьими глазами человек — сидел за столом в тесном кабинете абвера — то есть местной оперчасти. Кабинет был маленьким, с закрашенным масляной краской окном, в нем были три стула, стол, фонарь с зеленым абажуром{Кто не знает — лампа с зеленым абажуром на столе — по советским меркам один из признаков большого начальника. Это пошло со времен Сталина, который обожал ночные бдения и вместе с ними бдели и все остальные.}, неизвестно откуда взявшийся, выкрашенный этой же масляной краской сейф, похожий на задницу бегемота. Не знающие обстановки — могли бы сказать, что перед вами типичный кум — начальник оперчасти, общаться с которым правильным пацанам западло. Но этот человек не был кумом, у него даже не было звания во Внутренней службе. Только Владимир этого не знал…
Равно как не знал он, и что отвечать на этот вопрос.
— Хочешь, выпущу?
Владимир понял смысл под…и, злобно глянул на мента. Выпущу… а за воротами родственники той б…и. И неважно что было на самом деле, он прекрасно знал, как здесь все происходит. Важно то, что говорят: если было — значит, было. Не отомстил — потерял намус, так и будешь жить с обидой за плечами. Правила, по которым здесь жили, были незатейливы, просты и смертельны, как горский обоюдоострый клинок.
— Можешь под суд пойти. Намеряют тебе лет восемь… как твоему брату, да?
Владимир остро взглянул на кума. Тот невозмутимо продолжил.
— Отправишься в зону с позорной статьей. Даже если после сегодняшнего по зонам малява не пойдет — опустят и так как миленького. Таких не любят. Или — хочешь обратно в хату, женщиной стать, а?
Владимир, не кавказец по крови, но кавказец по духу этого снести не мог. Но лысый обманчиво легко отразил удар и нанес свой, от которого пошел звон в ушах и ослабели ноги…
— … руку поднял… меня… государство…
— Что… надо… — прохрипел Владимир.
Лысый ошибся — просчитал не до конца. Владимир признался брату, который вышел из тюрьмы готовым ваххабитом, в том, что он сделал. В том, что он предал его. Возможно, кавказец не смог бы признаться из-за стыда. Но Владимир — смог.
Это было недалеко от их родного села. Брат, потный, тяжело дышащий от работы — копал схрон на случай чего — сел на кучу выкопанной земли — ее следовало отнести к полю через дорогу и рассыпать, чтобы не заметно было — поэтому землю складывали на брезент и поэтому, нужны были двое, чтобы нести все это. Владимир рассказал все — про бабу, про бега, про то, как он попал, про камеру, про лысого с волчьими глазами, про полученное задание. Рассказывать было мерзко — он давился словами, выплевывал их — но все же рассказал.
Брат выслушал его, а потом… расхохотался. Это было так неожиданно, что Владимир чуть не заплакал — хотя взрослый мужчина не должен этого делать никогда…
— Ты… чего…
Брат потрепал его по плечу.
— Ты думаешь, мне есть дело до того, что сделали с тобой русисты. Да мне все равно… но что сказал — молодец.
— Но я…
Глаза брата стали серьезными…
— Послушай, — сказал он, — что ты увидел, когда вошел в камеру, а?
Владимир подумал… он много чего увидел… но это было сложно описать словами. И хотелось как модно скорее и навсегда — забыть.
— Грязь… зло… ненависть…
— Ты прав, брат… посмотри вокруг. Что за красота… Это наш Кавказ, наша земля, земля наших отцов и дедов. Что принесли сюда русисты кроме зла и ненависти…
Владимиру некстати пришло в голову, что ни их деды ни их отцы — на Кавказе не жили. Но он ничего такого не сказал…
— Ты видишь, какие у них повадки, брат? Если их запереть вместе, они будут издеваться друг над другом. Если их выпустить на волю — они будут издеваться над нами. Ты знаешь, сколько зла принесли русисты на Кавказ? Нет, ты не знаешь…
О том, сколько зла принесли русисты на Кавказ — брат узнал из лекций нелегального проповедника — салафита, сидящего в тюрьме… таких было немало. Что тут говорить… сам Айман аль-Завахири, второй человек в Аль-Каиде несколько лет назад сидел в Дербентском СИЗО… правда, выпустили его быстро. Но он был не единственным… таких было много, садились они даже специально. Это, конечно, была очередная великолепная идея… сажать в тюрьмы радикальных мулл — салафитов, при том, что в тюрьме кроме как слушать о том, сколько зла принесли русисты на Кавказ — и делать то особо нечего. Государство было неповоротливо, сковано законами, которое само же и написало… оно не справлялось с мобильными, хищными особями, которые атаковали его со всех сторон. Пока это напоминало сражение слона с москитом… но ведь москит может быть переносчиком энцефалита, верно?
— Все это неправильно, брат, понял. Русисты вносят вражду между народами на Кавказе, они делают хорошо для себя и плохо для нас. Как только мы объединимся и прогоним русистов — мы будем жить, как братья и не будет никакой вражды. Понимаешь?
Владимир кивнул — хотя не совсем понимал.
— Я много слушал Амаля-эфенди… он рассказывал о том, как живут правоверные в его стране. Он сравнивал это с тем, как живут у нас под пятой русистов. В его стране — если кому-то не хватило денег — лавочник поверит ему в долг. Никто из чиновников — не смеет обирать людей так, как это делают у нас. Когда делают долг — не надо идти к чиновнику и подписывать бумаги… люди просто верят друг другу. И боятся Аллаха. Скажи, кто у нас боится и чего у нас боятся больше. Аллаха — или милиции русистов, а?
— Милиции, — вынужден был признать Владимир.
— Точно. А правоверный должен бояться одного лишь Аллаха. И встретив русского мента даже безоружным — говорить: достаточно с нас Аллаха, он — прекрасный хранитель. Понял? Не бойся никого, кроме Аллаха…
— Понял…
Надежда вспыхнула и погасла — как пламя свечи на ветру.
— Мне надо бежать?
— Зачем? — удивился брат.
— Если они узнают… даже то, что я только говорил с тобой — они обратно отправят меня в тюрьму. И тебя могут тоже…
— Э…. все в руках Аллаха. Давай, отнесем эту землю. А завтра — с утра мы поедем в город. Я отведу тебя к сведущему человеку — и он подскажет, как поступить.
— Давай…
Выйдя из тюрьмы, Борис Ходов прожил недолго — девятнадцатого июля его настигают четыре пули, выпущенные кровником. Двадцать второго июля Владимир Ходов, появившись на похоронах, требует прервать их и похоронить брата по мусульманскому обряду. Его требование выполняют. Владимир Ходов становится убежденным радикальным мусульманином, а потом — и исламским террористом…
Беслан, Северная Осетия
Улица Коминтерна, школа N 1
2 сентября 2004 года
Весь день наполнен совершенно бесполезными действиями.
Генералы госбезопасности Проничев и Тихонов обсуждают возможности штурма. Присутствующие здесь североосетинские политики бурно протестуют — они понимают, что будет кровь, а кровь им не простят, это Кавказ. О том, какая кровь прольется, если террористов выпустить на свободу, сколько еще будет терактов — они не думают. После меня — хоть потоп.
Группа офицеров среднего звена разрабатывает план штурма. Никто не хочет брать на себя ответственность. Трусость — органическая черта российских генералов. Не всех, но большинства. Все понимают — что за ошибки наказывают, но никто и никого еще не наказал за бездействие… наверное со времен Сталина таких прецедентов не было. Бездействовать — безопаснее.
По телевизору врут — что заложников не более трехсот. Террористы слышат это — установить режим глушения никто не догадался — и звереют. Они кричат, что они воины Аллаха и будут сражаться до последнего патрона.
Одни за другими появляются кандидатуры переговорщиков — старейшины, два арабских телеканала. Все они отвергаются террористами — они не будут разговаривать ни с кем, кроме названных ими людей. Теперь уже и дураку ясно — Дзасохова и Зязикова к школе подпускать нельзя.
Но там — дети.
Днем террористы запрещают пить и выставляют вооруженную охрану у умывальников. Жара и большинство детей раздевается до белья. Террористы психуют.
Во второй половине дня появляется бывший президент Ингушетии Руслан Аушев, который так же как и генерал Дудаев воевал в Афганистане, представитель президента Владимир Яковлев, бывший мэр Санкт-Петербурга. Через Лондон выходят на контактеров Аслана Масхадова — но получают ответ, что Масхадов опасается выходить на связь, несмотря на все гарантии безопасности. Его можно понять — ликвидированы уже очень многие. Его время настанет совсем скоро, восьмого марта две тысячи пятого года. Когда отряд спецназа и кадыровская гвардия окружат дом — его племянник и телохранитель Висхан Хаджимуратов пустит пулю в голову генералиссимусу ЧРИ, второму президенту Чеченской Республики Ичкерия. Его попросит об этом сам Масхадов — застрелиться самому смелости не хватит…