— Петр Александрыч, будь другом, подержи!
В руке комиссара он заметил бланк и озабоченно спросил:
— Что-нибудь срочное?
— Нет, ничего. Потерпит.
— Тогда я доиграю.
Азарт бильярдистов был недоступен Борисову — он мало что смыслил в этой игре, — но интересно было наблюдать профессиональные приготовления комбрига, всю его повадку прожженного завсегдатая бильярдных. Вот уж никогда бы не подумал!
Оглядывая рассыпанные по всему столу шары, Григорий Иванович плотоядно ухмыльнулся:
— Тэк, тэ-эк-с… Что, Петр Александрыч, рискнем, нет? Можно партию закончить.
Шар, на который посматривал Котовский, был трудный, маркер, опираясь на кий, как на пику, лукаво подзадорил:
— Кто не рискует, Гриша, тот не пьет шампанского…
— …и не сидит в тюрьме! — закончил Котовский, всецело занятый изучением шаров на зеленом поле. — Ладно, была не была! Если я этот шар сделаю, остальные — семечки.
— Смелость города берет! — одобрительно ввернул маркер.
Снова натирая кий мелом, Григорий Иванович не сводил глаз с намеченного шара. Медленно отложил мел, бережно стукнул кием о борт стола, стряхивая несуществующие крошки, и с кряхтением стал укладываться на борт, задирая ногу.
— Эх, старость — не радость! — пожаловался он и вдруг коротким резаным ударом с лязгом вогнал шар в лузу.
С унылым видом маркер отправился доставать шар.
— Узнаю вашу руку, Гриша. Этому удару завидовал сам Мотя Рубинштейн. Я уж не говорю о Мише Япончике, царство ему небесное. С таким ударом вы мне обязаны давать фору два креста и пятерку со стола. Не меньше!
Поставив кий, Котовский отряхнул руки.
— В следующий раз.
Борисов протянул ему ремень с маузером.
— Гриша, предлагаю на интерес, — настаивал маркер.
В это время в дверях бильярдной показался возмущенный Криворучко.
— Григорь Иваныч, — загудел он, — насилу отыскал!
— Тихо, тихо, — Котовский повернул его за плечи, подтолкнул. — Пошли отсюда.
Возмутило Криворучко вот что: по распоряжению «отцов города» всем публичным домам Проскурова в течение пяти дней приказывалось работать бесплатно, и только для красноармейцев.
— Григорь Иваныч, они нам всю бригаду позаражают. Я сказал все эти дома закрыть, а девок разогнать нагайками.
Застегиваясь, комбриг миновал вестибюль, стал подниматься по лестнице.
— Закрыть — правильно. Только куда ты их разгонишь? Опять же в город!
— Так что с ними делать? — кипел Криворучко, шагая за комбригом по узкому коридору. — Я всех своих предупредил: кого прихвачу — пусть не обижаются!
— Можешь добавить еще и от меня!
Раскрыв дверь, Григорий Иванович пропустил вперед себя комиссара и командира полка. Криворучко, смутившись, заупрямился, тогда комбриг обнял его за плечи и втолкнул силой.
— Здоровый какой, черт! Не спихнешь.
После выигрыша он был настроен благодушно.
Навстречу им поднялся Юцевич. За широкими окнами сиял солнечный морозный денек, показавшийся особенно ярким после темного гостиничного коридора. Начальник штаба сообщил, что бригаде приказано выступить в район местечка Кун для борьбы с бандитизмом. Штаб дивизии перебирается в город Гайсин.
— Я готовлю необходимые распоряжения.
— Ну вот и все заботы! — сказал комбриг и подмигнул Криворучко. — А ты распылился: разогнать, нагайками! Без нас этим займутся.
Из приказа Революционного Военного Совета Республики…
«г. Москва 30 декабря 1920 г.
…Награждаются Почетным Революционным Красным Знаменем за отличия в боях с врагами социалистического отечества:
Кавалерийская бригада 45 стрелковой дивизии…
Заместитель председателя Революционного Военного Совета Республики
Э. Склянский
Главнокомандующий всеми вооруженными силами Республики
С. Каменев»
Глава двадцать третья
— Отвяжись, грех! — Слива замахивался на Мартынова вожжами и отклонял голову, чтобы тот не сорвал шляпу.
— Мыкола, а Мыкола… Слышь, Мыкола, слух есть, будто скоро головы научатся переставлять.
— Вот тебе лафа! А то с этой башкой ты никуда. Молодой здоровый хохот заставил Котовского очнуться.
Лошади шли шагом. Рядом, чуть впереди, ехал и оглядывался комиссар. Григорий Иванович усмехнулся:
— Петр Александрыч, чего крадешься? Иди ближе.
— Смотрю я, Григорь Иваныч, день больно хорош! — бодро заявил Борисов, подъезжая.
Запрокинув голову, комбриг посмотрел вверх, прижмурил глаз: да, день разгуливался, уже разгулялся…