- Извини, - еле слышно сказал я. - Мы не будем говорить об этом, да и не для того я пришел. Я искал у тебя убежища. Я пришел к тебе как к единственному другу. Возможно я ошибся. Извини. В любом случае менять что-либо поздно. Завтра, Мила, я уйду. Обещаю более никогда не досаждать тебе. Никогда...
Мила вздохнула, провела рукой по лицу, смахивая слезы, которых не было.
- Ты так и не поел, Тим, - прошептала она, - Пойдем.
- Хорошо, - согласился я, и мы пошли ужинать.
Некоторое время спустя, сытый и разомлевший, я вернулся в свою комнату. Ужин двух людей, прошедших когда-то этапы безразличия, любви, ненависти окончился мирно. Никто не искал утерянных чувств и забытых впечатлений. Мы походили на служителей морга, безразличных к трупам, накрытым простынями. И верно, чем, как не покойником, является страсть, скрытая временем. Да, что-то ненормальное, извращенное было в текущем покое. Теперь, в одиночестве, я сидел в темной комнате. У меня были странные мысли. Они скакали, прыгали между Милой и Эльдаром. И мне было трудно определить, кто из них жив, а кто нет. Вот так, из пустоты, в третий раз восстали стены, и если поначалу не было ничего угрожающего в плохо обработанном камне, то сейчас их неприступность пугала. Все было хорошо и безмятежно в моей жизни, исключая ситуации, которые я мнил трудными, но теперь случай и мои безрассудные действия действительно поставили меня в положение, которое иначе, как паскудным, не назовешь. Этот меч... Зачем он мне? Что руководствовало мною, когда я брал его в музее? Я и так был в достаточном дерьме, а теперь все дерьмее дерьма. В глазах закона Тим Арский не только убийца, но и вор. Где искать правду и оправдание? Ладно, оставим это... Далее Эльдар... Как связать его, его дядю и угрозы в мой адрес. Нож... Все так запутано... И, наконец, снова меч... События, связанные с ним, носят невероятный характер. Одно ясно - случившееся не под силу здравому уму. Человек, переживший столько, сколько я, не может считаться нормальным, поэтому это, несомненно, под силу мне.
Я взял меч в руки. Как только из ножен показался край клинка, засветились пальцы, заискрились волосы и в глазах вспыхнул синий огонь. Потрясенный, я положил оружие на столик перед собой. Итак, либо происходящее бред и я безнадежно болен, либо... Но мы не могли помешаться с Милой одновременно. В таком случае... Я опустился в кресло. Мне требовалось определенное усилие, чтобы сделать вывод, напрашивающийся сам собой. В таком случае...
"...И были они как люди, и были они смертны, но каждый в роду их был слугой Господа..."
Да, именно так там говорилось. Странная вещь - я точно помню вроде бы ничего не значащие для меня тогда слова. Что же там дальше? Неожиданно перед моими глазами возник весь текст.
"...стражем справедливости. И вот придет срок, подоспеет конец времен. Тогда слуга Ахуры солнценосный встанет против Ангела тьмы в последний раз и сам исчезнет, дабы ничто нечеловеческое не вмешивалось в последнее время земного. Да будет так!"
Я повертел страницу перед глазами. Она была почти реальна, только парила в воздухе и повиновалась моей мысли. Когда я решил, что в ней уже нет надобности, она свернулась в комок, и вспыхнув рассыпалась оранжевыми искрами. Умозаключение теперь мог бы сделать и ребенок. Ему это далось бы с легкостью и без всяких жертв. Какую только чушь не воспринимает детский мозг, но я, Тим Арский, взрослый, самостоятельный и нормальный до сегодняшнего дня человек, должен сказать себе, что являюсь мифическим слугой Господа? Какая ерунда...
"Ерунда... Ерунда... рунда... унда... нда... да... да... ДА!" многократно отразилось в моем сознании. Звуки медленно плыли сквозь растерянный рассудок. Хорошо умереть означает уснуть.
Когда я открыл глаза, ночь была на той грани, когда ее часто называют ранним утром. Сон напрочь покинул меня так же неожиданно, как и пришел. Я проснулся от ощущения опасности. Казалось, что-то незримо присутствует рядом. Мягкой поступью оно приближалось. Недоброе в нем. Но где? Где оно? Я быстро окинул комнату взглядом. В предрассветной тягучей мгле ясно проступали очертания предметов. Ничего подвижного здесь не было, но я явственно слышал шорохи, перешептывание. Мое тело резонировало флюидам опасности. Слева... Справа... Нет, передо мною. Где? Вокруг. Везде. Безумно озираясь, я почувствовал, что нет более возможности терпеть. Тревога достигла во мне вершины. В лихорадке я схватил меч и обнажил клинок. Свет его залил комнату. Я закричал. Крючковатые руки тянулись к моей голове. Не осознавая ничего, я ринулся вперед. Мой меч резал и рвал в клочья мерзкие тела. Криками и стонами наполнился воздух. Лопались черные балахоны, корчились в агонии немыслимо отвратительные существа. Меч творил колесницу Митры. Что может остановить ее сокрушающий бег? Победа. Да! Да! Только победа. Черное месиво под ногами, но я не один. Напротив мужчина. Его большие, странного разреза, глаза сверкают, рука поглаживает черную завитую бороду. "Ты великий воин", - сказал он мне и весело засмеялся. Меч рассек пустоту. Усталость легла на мои плечи. Слишком много безумия. Перешагивая через трупы, я прошел к дивану. Меч плавно вошел в ножны. Одновременно вспыхнул свет. В дверях стояла Мила.
- Господи, что все это значит? - прошептала она.
- Понимаешь, - начал было я и осекся.
Комната имела удручающий вид. Не было горы трупов. Груда изрубленной мебели живописно расположилась в свете электрических ламп. Колесница Митры не пожалела ни одного предмета. Даже стены были иссечены. "Великий воин" начал свою карьеру с подвига Дон Кихота.
- Мельницы, - простонал я, потрясенный.
- Что? Что? - переспросила Мила. В ее голосе слышались истеричные нотки.
- Меня подставили, - сказал я с грустью, - меня снова подставили.
- Ну, не знаю подставили тебя или нет, но я тебя выставлю! - закричала Мила.
- Этого они и добиваются. Скотство какое...
- Если ты не уйдешь, то уйду я.
- Да, да, - задумчиво кивнул я.
- Значит так!? - крикнула Мила и бросилась к двери.
В машине сидело двое. Им очень хотелось спать. Утро было холодным и промозглым. Теплая постель - это то, что нужно, но сейчас... Дом. Старый дом с резными каменными наличниками и изможденными атлантами. Здесь и очень скоро...
Я вздрогнул и пришел в себя. Странное видение исчезло так же неожиданно, как и появилось. "Подожди!" - крикнул я, и схватив с вешалки какой-то плащ, бросился вслед за Милой. К счастью, она не ушла. Мила стояла в дверях и плакала. Настоящие слезы текли по ее щекам. Мое сердце, отчаянно бившееся до этого, сжалось. В наступившей тишине я услышал журчание кристального потока и шум низвергающихся вод близкого водопада, но загрохотал гром...
- Прости. Ты права. Я ухожу, - лаконично изложил я свои извинения, мнения и намерения, но быть краткими удается только поэтам, а я, как это ни печально, не в достаточной мере поэт.
- Ты всегда считала меня не слишком мужественным, даже не слишком мужчиной...
Мила подняла свои до боли прекрасные глаза, так и не ставшие моими.
- И верно, - продолжал я, - во мне его было немного, а теперь нет и вовсе. Последнее я истратил, сказав тебе "Прощай". Сейчас я ухожу из трусости.
Мила молчала.
- Да, из трусости, - подтвердил я снова свою низость, но только уже самому себе. Никогда еще в самоуничижении не было столько сладкой горечи. Мила была частью моего прошлого, воспоминаний, частью моего разума и сердца, частью меня, а я ох как не люблю причинять ущерб своему организму. Прошлое должно жить. За этой тривиальной мыслью была единственная радость, что мне наконец-то удалось обставить свой уход в лучших мелодраматических традициях. Все, однако, портила узкая мыслишка о собственной неполноценности и неправдоподобности. Но сцена требовала заключительной фразы, сильной эффектной, исключающей ответной реплики.
- А мебель я возмещу, - уже совсем на прощанье пообещал я, - не на этом, так на том...