Однажды он вошел в учительскую со скорбным лицом, неся брезгливо, копчиками пальцев, испачканный в земле листок.
— Полюбуйтесь, господа, что я нашел на берегу Алмаатинки.
Вместе с другими подошел словесник Михаил Андреевич Стратилатов. Революционная листовка. Синие расплывшиеся буквы. «Обращение Партии Вольных Соколов в городе Верном ко всем гимназистам и гимназисткам. Долой царя! Да здравствует республика!»
Стратилатов пробежал глазами листовку, привычно отметив и грамотность и красоту слога. «Ясность слога ость ясность мысли», — вспомнились ему собственные высокие слова, которые он говорил только самым достойным своим ученикам. И Стратилатов отошел подальше от инспектора, как будто тот мог подслушать фамилии, прозвучавшие в памяти учителя словесности.
Павел Герасимович Бенько поспешил в полицию. Там ему показали еще один листок с синими расплывшимися буквами:
— Отпечатано на гектографе. Вам известно, господин инспектор, как это делается? Ваши воспитанники, очевидно, осведомлены лучше. Кого вы могли бы назвать?
Инспектор никого назвать не смог. Но обещал, что приложит все силы к искоренению крамолы.
Верный был небольшим городом. Новости, особенно тайные, там распространялись быстро. Все уже знали, что в гимназии ищут подпольное революционное сообщество. Верпенские телеграфисты передали гимназистам, что полностью им сочувствуют и окажут поддержку. По вечерам под окнами телеграфа слышался хруст веток. Дежурный высовывался в окошко: прокурору опять была телеграмма из Ташкента.
— О чем? — шепотом спрашивали из темноты.
— Шифром переписываются! — с досадой отвечал телеграфист. — Цифры, цифры, а потом вдруг какое-нибудь слово.
— Какое?
— Сегодня, например, Ташкент отстучал: «Произведите 674».
Гимназисты ломали головы: что может быть скрыто за цифрой 674?
А тем временем, опередив полицию и прокуратуру, на верный след напал Бенько. Он узнал, что гимназисты занимались в тайном кружке самообразования, что один из его организаторов — семиклассник Михаил Фрунзе, это он прочел в кружке реферат о Максиме Горьком и закончил свое выступление возмутительными словами: «Пусть сильнее грянет буря!»
Дальше — больше. Бенько удалось разузнать, что на занятиях кружка гимназисты читали нелегальную революционную литературу.
По вечерам в своем домашнем кабинете инспектор сочинял подробный донос по начальству. Но тут он допустил оплошность — забыл запереть на ключ ящик письменного стола. Сын Бенько, гимназист первоклассник, удивленно посвистывая, прочел папашины записи. Не такое уж счастье быть сыном всеми ненавидимого инспектора. Единственная возможность сохранить дружбу с другими гимназистами — это время от времени предупреждать их о кознях дорогого папаши.
Младший Бенько во весь опор помчался на Алмаатинку. Было уже тепло — май. Костя Суконкпи, сбросив рубашку, загорал на валуне, огромном как слон.
— А я что зна-а-ю! — зазывающе пропел младший Бенько.
— Что же? — лениво поинтересовался Костя. Однако же сел, свесив вниз босые ноги.
Инспекторский сын выложил Косте все, что было написано в папашином доносе. Суконкин проворно скатился с валуна, пожал руку младшему Бенько.
— Ты поступил как благородный человек!
Гордый похвалой самого Кости Суконкнна, инспекторский сын припустился обратно. Костя, озабоченно шмыгая носом, натягивал рубашку…
Вечером Павел Герасимович Бенько возвращался из купеческого клуба, где имел обыкновение играть в карты. По случаю выигрыша инспектор был настроен благодушно.
Вдруг из-за темных кустов сирени вышли двое в масках, загородили дорогу.
«Грабители!» — инспектор замер от страха.
— Господа… — Трясущиеся руки уже отстегивали цепочку карманных золотых часов.
— Не трудитесь, — глухим голосом сказал один из грабителей. — Нам часы не нужны.
— Что же вам угодно? — услужливо спросил инспектор.
— Нам угодно, — инспектору этот голос казался все более знакомым, — нам угодно, чтобы сочиненный вами донос не был передан по начальству. Не советуем рисковать жизнью.
— Даю честное, благородное слово, — прошептал инспектор. Он был до смерти напуган, растерян я потрясен. В одном из «грабителей» он узнал Михаила Фрунзе. Гордость гимназии! Какой позор!
674 по шифру означало обыск.
Ночью полиция нагрянула к трем гимназистам. Одним из трех был Костя Суконкин. Видно, все-таки выследили, что у него часто собирались товарищи. Но обыск ничего не дал. Костин отец привычно отпирался: не знаю, не видел.
Дело о листовках затягивалось.
Павла Герасимовича Бенько терзали сомнения: может, все-таки донести? Он пришел к директору гимназии и осторожно намекнул, что мог бы назвать некоторые имена…
— Но при чем тут воспитанники нашей гимназии? — изумился директор. — Листовки — дело рук приезжих…
Бенько все понял. Пока он следил, подкарауливал, рисковал жизнью в конце концов, директор, пользуясь своими связями, спешил замять историю с листовками. Конечно, не ради того, чтобы выручить замешанных в политическом деле гимназистов. Директор спасал собственную карьеру. По настойчивому совету директора неблагонадежные подали прошения о переводе в другие гимназии.
Костя Суконкин написал уклончиво: «По домашним обстоятельствам прошу уволить меня из гимназии».
— Где собираетесь продолжать образование? — спросил директор.
— Желал бы поступить в Семипалатинскую мужскую гимназию.
— Не возражаю против перевода, — сказал директор, подписывая Костины бумаги.
На ступенях Костю ждал Михаил, У него в руках тоже было прошение. Проходивший мимо Бенько злорадно поинтересовался:
— И вы, Фрунзе, переводитесь? По домашним обстоятельствам?
— Зачем же? — искренне изумился Михаил. — Я с просьбой от матери, чтобы меня отпустили в научную экспедицию.
Экспедицию снаряжало верненское отделение Императорского географического общества. Целью экспедиции было изучить растительный и животный мир Тань Шаня, до сих пор еще мало известный науке.
— Горными тропами пройдете от Верного к озеру Иссык-Куль, а оттуда спуститесь в Ферганскую долину. Всего примерно три тысячи верст, — говорил Федор Владимирович Поярков, показывая по карте маршрут экспедиции.
Рядом с ним склонились над каргой четверо гимназистов: Эраст Поярков, Михаил Фрунзе и еще два их товарища по классу. Четверо гимназистов — это и был весь состав научной экспедиции. Сам Федор Владимирович отправиться с юношами не мог, начальником экспедиции он назначил Эраста.
— Рискованное предприятие, — говорили многие в Верном. — Посылать юношей одних в опаснейшее путешествие по совершенно диким горам… Да и что они сумеют собрать?
Поярков в споры не вступал. Но Михаил слышал, как, перебирая походное снаряжение, Федор Владимирович бурчит себе под нос:
— Сумеют, не сумеют! А откуда прикажете взять у нас в Верном более образованных людей, чем мои гимназисты? И что значит — опаснейшее? Кое-кому опаснее всего сейчас торчать в Верном, на глазах у прокурора…
Опытный путешественник, Федор Владимирович отлично снарядил гимназистов в дальнюю дорогу, дал мм и палатки и удобные вьюки. Юноши сами выбрали н табуне лошадей. Собственно, выбирал за всех Михаил. Он понимал толк в лошадях, и табунщик лишь одобрительно крутил головой, вылавливая арканом тех лошадей, на которых указывал Михаил, — малорослых, по выносливых, умеющих легкой поступью, не уронив и камешка, пройти любой горной тропой.
Верхами, ведя в поводу вьючных лошадей, гимназисты поднимались по ущелью. Перед ними открылся альпийский луг — джайляу. Воздух здесь был удивительно прозрачен. Надышавшись им, человек становился веселым и беззаботным. И еще что-то странное было в этом воздухе, потому что все, даже очень далекое, — вершины со снеговыми шапками, темные провалы ущелий, — казалось гораздо ближе, чем было на самом деле.