— Нет… — Он стонет. — Нет.… Боги, помилуйте.
Я сдерживаю еще одно сердитое рычание. У Богов никогда нет милосердия. — Давай, — говорю я, поднимая его в сидячее положение. — Очнись, сейчас же. Мы должны поторопиться, если хотим вытащить вас отсюда.
Он моргает, глядя на меня, его взгляд полон болезненного замешательства. — К-кто…
— Не беспокойся о том, кто я, — говорю я, качая головой. — Если ты хочешь жить, ты позволишь мне вытащить тебя отсюда. Ты пойдешь за мной и не будешь задавать никаких вопросов.
Принять это решение несложно. Мужчина кивает, а затем медленно — с моей помощью — поднимается на ноги, дрожа, без сомнения, от боли в ногах. — Моя жена… — Он поворачивается к женщине, останавливаясь при виде того, как она прижимает к себе их ребенка. Его глаза наполняются слезами, и он прикусывает нижнюю губу, пока запах крови не проникает в мои ноздри. Затем, осторожным голосом, он отстраняется от моих крепких объятий и тянется к ней. — Ирина, нам нужно идти.
— Нет! — кричит женщина — Ирина — качая головой взад-вперед. — Генри не может — он не в состоянии ходить. Мы не можем оставить его.
Мужчина стоит над ней, и ясно, что он прекрасно понимает, что в теле, которое держит его жена, больше нет души его сына. Ребенка давно нет. Удивительно, однако, что он не говорит так много. Он просто присаживается на корточки рядом с ней и кивает. — Ты права, — говорит он ей, нежно касаясь ее щеки. — Ты позволишь мне понести его, любовь моя? Твои руки, должно быть, устали от того, что ты так долго держала его.
— Ты же не оставишь его здесь? — Спрашивает Ирина.
— Никогда. — Ответ мужчины яростен. Несмотря на очевидную боль, которую он испытывает, по одному этому слову и резкому тону, которым оно произнесено, становится ясно, что он готов скорее умереть, чем оставить тело своего сына.
Я отступаю назад, ошеломленная молчанием, когда он быстро снимает рубашку со спины, показывая, что его действительно избили. На его коже несколько глубоких ран — цвета помятых яблок, темно-красных. Отпечатки кулаков. Мое внимание переключается на его лицо, на изможденные линии обеих щек, говорящие о недоедании, и седо-коричневую клочковатую бороду, которая, кажется, не знает, где ей расти. Его глаза опущены, прикрывая то, что я уже знаю как глаза цвета темной земли, когда он проводит пальцами по грязной одежде, которую держит в руках. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы не произнести ни единого слова, когда он берет ткань и начинает рвать ее на полоски.
Его руки дрожат от усилий. Только потому, что это занимает так много времени, которого у нас нет, я делаю шаг вперед и останавливаю его. Вытаскивая кинжал из ножен, прикрепленных к моему предплечью, я помогаю ему разрезать рубашку. Используя полоски, он и женщина прикладывают своего ребенка к обнаженной спине мужчины и привязывают его. Когда мужчина встает, он покачивается на ногах, и я хватаю его за плечо.
— Ты сможешь вот так двигаться с ним на спине? — Я спрашиваю. — У меня есть друг, который прикрывает меня, но тебе все равно придется не отставать.
Мужчина делает глубокий вдох, от которого расширяется его грудь, и тянется вверх, хватаясь одной рукой за несколько повязок, перекрещивающихся у него на груди. — Моя жена вынашивала моего сына девять месяцев, чтобы произвести его на свет, — отвечает он, протягивая ей свободную руку, когда его темные глаза поднимаются, чтобы встретиться с моим взглядом с каменной уверенностью. — Будет только справедливо, если я вынесу его из этого мира. Я смогу это сделать.
Слова этого человека проникают в меня гораздо глубже, чем что-либо за долгое время. Они искренни и основательны. Несмотря на очевидную дрожь в его конечностях и белые морщинки в уголках глаз и рта от сдерживания, должно быть, сильной боли, он не стесняется произносить их, и я знаю, не настаивая, что даже если бы я настояла на том, чтобы оставить мертвого ребенка здесь, он бы этого не сделал.
Я проглатываю свои слова — какими бы благонамеренными они ни были, я понимаю, что есть некоторые вещи, которые родители не могут сделать. Во всяком случае, не эти родители. — Хорошо, — говорю я вместо этого, отворачиваясь от них. Я протягиваю руку к стене перед входом в камеру и терпеливо жду, пока паук не переползет на мой мизинец и не доберется до костяшки пальца. Я поднимаю его и закрываю глаза.