— Я Михаил Сергеевич, за Липецк не отвечаю. Не уполномочен, — было видно, что моя речь Гришина не сильно впечатлила. — А за торговые дела в Москве могу отчитаться при необходимости.
Не мог и мы оба это знали. Во многом благодаря резонансному Елисеевскому делу Гришин и лишился даже теоретической возможности уместить свое седалище в самое главное кресло страны. Торговля вообще была той дурно пахнущей кучей, которую партийцы старались по возможности не замечать и не прикасаться. Убраться не уберешь, но весь измажешься совершенно точно. Отнюдь не повидлом.
— Ты не ершись, Виктор Васильевич, проблема ведь гораздо глубже. Если бы вопрос стоял только в том, что кто-то там пиво не доливает, или сапоги, скажем, из-под полы продает, то было б не большим горем. Проблема во всей системе принятия решений, — тут я уже я вступал на тонкий лед. Если упоминать «отдельные недочеты» еще было можно, то говорить о системных проблемах, было совсем не принято. На уровнях пониже чем Политбюро это легко могло положить конец карьере. — Я вот тебе принес подарок. Узнаешь?
Я наклонился и щёлкнув замком портфеля достал оттуда книгу. Положил ее на стол и подвинул Гришину.
— «Избранные речи и статьи» Гришин В. В. — прочитал первый секретарь надпись на обложке. Это была его «собственная» книга, изданная в 1979 году после назначения его в Политбюро. Можно сказать, что подобная книга была штукой, положенной по должности. — Узнаю, зачем ты мне ее принес.
— А я вот перед тем, как к тебе идти, подготовиться решил, — я натянул самую «искреннюю» из своих улыбок. — В библиотеку зашел районную. Книга вообще-то на руки обычно не отдается, только в читательском зале ее положено изучать. Но для Генерального Секретаря сделали исключение.
— И? — Гришин все еще не понимал к чему я веду.
— А ты открой форзац. Посмотри сколько человек брали твою книгу за эти шесть лет. Могу подсказать — ни одного. Чистый формуляр, девственный, можно сказать, меня первого туда вписали.
— Это в качестве насмешки что ль? — Гришин нахмурил брови.
— Да какая насмешка, Виктор Васильевич, тут не смеяться нужно — плакать. Или ты думаешь мои что ли «статьи» и «речи» читать кто-то там сильнее будет. Я не о том. Смотри, — я развернул книгу, открыл на последней странице и ткнул пальцем. — Политиздат, тираж сто тысяч экземпляров. Тебе сто тысяч как члену Политбюро. Был бы генеральным, напечатали бы двести, я уточнял, у товарища Андропова было столько. Смотри какая бумага — плотная, полиграфия качественная, по высшему сорту сделано. И вот отпечатали твоих сто тысяч, Романова — сто, Громыко — еще сто, моих двести. Развезли по библиотекам, положили на полку и все — через пятнадцать лет спишут по времени. Получается, что даже в таких мелочах — полнейшая бесхозяйственность. Вроде все при деле, а толку… Толку ноль целых ноль десятых, понимаешь?
— Так ведь идеология, Михаил Сергеевич, — это же важнейшая сфера, ты не прав…
— Какая идеология? Говорю же никто не читает! Никому это не нужно. Нет если бы формуляр был бы до корки заполнен, страницы потрепаны. Пометки, там на полях, я не знаю… Тогда — вопросов нет, идеология. А какая идеология в том, что книга просто лежит на полке без всякого толку. И ведь такой макулатуры выпускается ежегодно… Миллионы томов. А скорее десятки миллионов, если не сотни. Меня генеральным только выбрали, а на столе уже глядь записка. Говорят, нужно пускать в редактуру материалы, а то как же — глава государств, а публикаций серьезных — нет, не порядок. А надо это кому-то или нет, никто даже не пытается думать.
— Ну да, как-то сомнительно выходит, если с этой стороны смотреть, — после короткой паузы вынужден был согласиться мой собеседник.
— Вот говорят Советский Союз самая читающая страна в мире, у нас книги — постоянный дефицит. Придумали хорошее дело — собирать макулатуру и за нее талоны давать, так они же фактически стали просто еще одной валютой. Хочешь книгу — идеш покупаешь талоны, и получаешь вожделенный томик. Это даже если не упоминать, что сами по себе талоны на шестидесятом году существования советской власти — это же позор. И вот вместо того, чтобы закрывать дефицит, мы во всю печатаем книги, которые никто не читает. Знаешь сколько томик Цветаевой, например, на толкучке стоить может.
— Сколько? — Кажется Гришин от моего напора окончательно опешил, уж точно первый секретарь московского горкома не стал бы интересоваться ценой книг на «черном рынке».
— Сорок рубликов. А кое-какие особо редкие книги и двухсот рублей доходят. Ну то есть мне понятно, когда страна не может всех телевизорами обеспечить, сложный дорогой товар, технологии там все такое. Но книги? Почему из этого нужно делать проблему. Понимаешь меня, Виктор Васильевич?