Правила игры меняются буквально на ходу. А ведь я хотел посвятить весь день поискам двойника. Но иных вариантов у меня нет. Придётся сначала помочь пациенту, а уже потом возвращаться к своей охоте.
— Сейчас поднимусь, Александр Иванович! — крикнул ему я. — Ждите в своём кабинете.
Я поднялся в отделение Разумовского. Главный лекарь встретил меня у лестницы и сразу же проводил в свой кабинет.
— Простите, что пришлось отвлечь вас от ваших дел, Алексей Александрович, но дело серьёзное. Никто из моих сотрудников не может справиться с одним недугом. Я и сам уже, если честно, перепробовал всё, что только можно. Ничего не помогает. А пациент откуда-то вас очень хорошо знает. Как только он услышал от кого-то из студентов ваше имя, сразу же принялся требовать сюда вас, — объяснил Разумовский.
Как интересно. Это я уже настолько знаменит, или меня в палате ждёт кто-то из знакомых?
— Пройдёмте, — кивнул я. — Сделаю всё, что в моих силах.
— Только сразу вас предупрежу, господин Мечников, — уже по дороге к палате прошептал Разумовский. — Пациент очень скандальный. Деньгами не обделён. Кто-то из знати, какой у него титул я точно не знаю. На всякий случай будьте с ним аккуратнее.
Нельзя такое думать, будучи врачом или лекарем, но мне так хочется увидеть там Мансурова, Щеблетова или в крайнем случае какого-нибудь Углова! Я бы сейчас, пожалуй, даже позволил себе их немного перелечить.
Но, войдя в палату, я был приятно удивлён. Лицо действительно знакомое, но этот человек мне не враг.
— Алексей Александрович! Хвала Грифону, вас всё-таки разыскали! — воскликнул лежащий на койке Анатолий Васильевич Шацкий. Художник из Хопёрска, с которым мы длительное время сотрудничали.
— Анатолий Васильевич, сказал бы я, что рад вас видеть, если бы вы не лежали на больничной койке, — позволил себе короткую улыбку я. — Что с вами стряслось?
— Неладное что-то со мной… — вздохнул он. — Пришлось бросить свою работу и лечь в Хопёрский госпиталь. Но там мне даже господа Кораблёв, Сеченов и Решетов помочь не смогли. Хотя собирали общий консилиум лекарей. В итоге договорились отправить меня в Саратов. Так я тут и очутился.
— Только не говорите, что опять отравились какими-нибудь ядовитыми красками, — покачал головой я.
— Новых красок я не закупал. Пользовался всеми мерами предосторожности, которым вы меня обучили, — произнёс он. — Перчатки работают, никаких больше проблем с нервной системой нет. Я из-за другого недуга страдаю, Алексей Александрович. И понятия не имею, с чем это связано.
— Перечислите симптомы, — попросил я.
Но на один я уже обратил внимание. Сложно было не заметить, как похудел Анатолий Шацкий. Он и раньше толстяком не был, но сейчас совсем осунулся. Конечности сухие, а череп обтянула кожа. Печальное зрелище. В каком-то смысле я даже рад, что клятва лекаря стала действовать более строго. Я не хотел бы бросать своего знакомого художника в беде.
— Всё началось со рвоты, — произнёс он. — За пару недель до того, как меня начало нещадно выворачивать наизнанку, я почувствовал лёгкий дискомфорт в области желудка. Как любят говорить лекари — гастрит! Гастрит есть у всех, чему тут удивляться? Вот и я не стал предпринимать никаких срочных действий. Сел на диету, начал правильно питаться. А по итогу выяснилось, что у меня пища даже в желудке не задерживается. Даже жидкие супы выливаются обратно. Твёрдая пища вообще не хочет усваиваться. Проглочу — и сразу рвота.
— А что насчёт жидкостей? — поинтересовался я. — Как вода проходит?
— Тоже не шибко хорошо, — вздохнул он. — Стакан залпом выпить не могу. Исход тот же. А если по чуть-чуть, по маленькому глоточку — чувствую себя сносно.
Я уже догадался, какой диагноз может быть у Анатолия Шацкого. Но кое-что в моей голове не укладывалось. Раз в консилиуме участвовал Иван Сеченов, значит, художнику должны были провести ФГДС. Неужели мой старый друг сплоховал и забыл, что в таких ситуациях созданный нами аппарат просто необходим?
— Анатолий Васильевич, а трубку вам в пищевод проталкивали? — спросил я. — Пытались проверить, что там внутри?
— Не напоминайте! Я больше на это не подпишусь! — воскликнул он. — Пытался ваш коллега провернуть этот трюк. Ничего хорошего не вышло. Как выразился Иван Михайлович, у меня слишком сильно выражен рвотный рефлекс. Даже анестезия не помогает. Я чуть шланг не перекусил, несмотря на ту затычку, которую мне засовывали в рот.
Ох, знаю я таких пациентов. Им для проведения ФГДС приходится вводить лошадиную дозу наркоза, чтобы приступить к исследованию уже после погружения больного в сон.
— Хорошо, раз ФГДС у нас с вами отменяется, позвольте мне прощупать вашу грудную клетку, — произнёс я и просунул руки под рубашку Шацкого.
Разумеется, ощупать образование, о котором я уже догадался, таким образом невозможно. Но я могу попробовать излечить его своей магией. Если не получится — значит, это и есть оно. И придётся переходить к другому этапу лечения.
По моим предположениям, с желудком больного проблем нет. Всё дело в том, что происходит выше него. А именно в нижнем отделе пищевода.
Судя по клинической картине, он сильно пережат. Именно поэтому пища не проходит и срыгивается обратно.
Я попытался расширить пищевод лекарской магией, но ничего не вышло. В этот же момент Шацкий резко вскочил и сплюнул слизь в специальный тазик. Затем громком икнул и схватился за грудь.
— Нет, Алексей Александрович, остановитесь! Не могу… — пропыхтел он.
— Ничего страшного, успокойтесь, диагноз мне уже известен, — сказал я. — Мы вылечим вас.
Сказав это, я положил руку на плечо Разумовского, отвёл его в сторону и прошептал:
— Мы имеем дело с грыжей пищеводного отдела диафрагмы. Она осложнена стенозом пищевода. Придётся оперировать.
— Оперировать? — вскинул брови главный лекарь. — Это как?
Точно… А я ведь и забыл, что хирургия здесь не практикуется.
— Готовьте палату, — скомандовал я. — Придётся его резать.
Глава 8
Терпеть не могу это заболевание! И самое печальное, по моим наблюдениям, что грыжу пищеводного отверстия диафрагмы не так уж часто замечают. А точнее — про неё забывают. Врачи из моего прошлого мира лечат гастриты, рефлюксы стандартными схемами, но при этом не спешат отправлять на ФГДС, где как раз можно выявить это заболевание.
А уж если попадаются пациенты с такой же непереносимостью инородного тела в пищеводе, а в частности, шланга от эндоскопа, некоторые врачи решают вообще не продолжать обследования.
Однако есть ещё один очень простой способ поставить этот диагноз. И если бы у меня уже был готов рентген-аппарат, я бы мог провести это обследование Шацкому. Эта диагностическая манипуляция называется «рентген желудка с барием». Прямо перед тем, как сделать снимок, пациент выпивает стакан воды, в которой разведён сульфат бария. Вещество это абсолютно безопасное для организма и практически безвкусное. Чем-то напоминает обычный мел.
При этом оно хорошо задерживает лучи, и благодаря этому можно разглядеть состояние стенок пищевода и желудка, когда выпитый раствор обволакивает их собой и отражает эту картину на снимке.
Эта манипуляция не очень информативна, но в условиях девятнадцатого века она могла бы стать настоящим золотом!
— Алексей Александрович, я, если честно, совсем ничего не понял, — произнёс Разумовский, когда мы покинули палату Шацкого.
Мы оба решили, что художнику не стоит слышать, что мы собираемся с ним делать.
— Что конкретно вам непонятно, Александр Иванович?
— Я впервые слышу об этом диагнозе. Более того, я искренне не понимаю, как и зачем вы хотите резать нашего пациента, — протараторил он.