Так… Слишком много совпадений. Кто-то из свидетелей точно мне врёт. Кастрицын упоминал, что его собеседник, с которым он встретился на балу, представился бывшим борцом с некротикой. Сразу после этого разговора Кастрицын потерял над собой контроль и совершил покушение на Николая Первого. Также он упоминал, что у этого человека был шрам на лице.
А сектант Архип рассказал мне и главному городовому, что церковью некротики руководит некий Ожегов, маг крови, лицо которого пересекает шрам.
Кастрицын и Архип явно говорили об одном человеке. И Багрянцев рассказывает мне про него же. Только по словам Михаила Анатольевича, его отец мёртв.
— У меня к вам есть ещё два вопроса, господин Багрянцев, — сказал я.
— Это допрос? — усмехнулся он.
— Нет, это дружеская просьба. Я помогаю городовым проводить расследование и очень хочу, чтобы вы нам помогли. Так я избавлю вас от лишних расспросов со стороны ордена лекарей и вызова в полицейский участок, — пояснил я.
— Только этого мне ещё не хватало. Отец даже после смерти продолжает доставлять мне проблемы, — фыркнул Багрянцев. — Хорошо, Алексей Александрович, спрашивайте. Вы мне жизнь продлили, хоть и ненадолго. Я не имею права вам отказать.
— Вопрос может показаться странным, но меня интересует, почему вы так ненавидите своего отца? — спросил я. — Из-за того, что он бросил вашу мать?
— Не только из-за этого, — ответил Михаил. — Он наградил меня этой поганой магией крови. Насколько я знаю, она и у него работала неправильно. Поэтому он и воевал с некротикой, чтобы выпускать из себя излишки. Но я — не воин и вынужден справляться с этой силой другими методами. Я презираю его за то, что он вообще позволил своей силе передаться другому человеку. Потому я и не хочу заводить семью. Не желаю повторять его ошибок.
В каком-то смысле я даже могу понять Багрянцева. Он сильно озлоблен из-за патологии крови, с которой ему приходится жить, но мыслит он правильно. Михаил не хочет навредить другим людям, поэтому борется со своей болезнью в одиночку. Однако, думаю, я смогу ему помочь.
Скверный характер, который он показывает — это всего лишь реакция на заболевание. Этому меня, как и всех врачей из моего мира, учили ещё в университете. Пациенты по-разному реагируют на свой недуг. Кто-то злится, кто-то плачет. Болезнь всегда приводит к нарушениям эмоционального фона, именно поэтому лекарям и врачам нужно уметь бережно относиться к психике наблюдаемых ими больных.
— Благодарю, что поделились со мной, Михаил Анатольевич, — кивнул я. — У меня к вам остался всего один вопрос. Был ли у вашего отца шрам на лице?
— Я никогда Анатолия Ожегова вживую не видел, — ответил пациент. — Но мать говорила, что он был красивым мужчиной. Про шрам никогда не упоминала. Говорю же вам, господин Мечников, скорее всего, вы ищете не того человека. Мой отец мёртв. У меня даже есть свидетельство о его смерти.
Свидетельство может оказаться поддельным. Но оно многое объясняет. Как раз документированная смерть Анатолия Ожегова и позволяет связать все события в одну цельную картину.
Никто так и не смог найти информацию об этом человеке, потому что его личное дело уже давно изъяли их архивов! Он до сих пор не найден, потому что считается мёртвым.
Правда… Есть ещё несколько неувязок, которые мне стоит обдумать.
Я поблагодарил Багрянцева за помощь в расследовании, ещё раз упомянул, что он может прийти ко мне на приём, а после этого направился назад — в госпиталь. На этот раз рядом с Костей я садиться не стал. Забрался в карету, чтобы проанализировать полученную информацию в тишине.
Не сходятся ещё два факта. По словам Кастрицына, его собеседнику было на вид лет тридцать-тридцать пять. Не может быть Анатолий Ожегов таким молодым. Его сыну уже за тридцать!
И как-то странно выходит, что изначально Ожегов был охотником за некротикой, а после этого примкнул к церкви сектантов.
У меня есть лишь одно объяснение, но выдвигать его городовым я не стану, поскольку у меня нет доказательств. Чтобы подтвердить мою догадку, мне придётся выйти на этого человека лично.
Вернувшись в госпиталь, я провёл обход пациентов, помог Разумовскому принять нескольких только что поступивших больных, а ближе к вечеру направился в мастерскую. Мне не терпелось узнать, удалось ли Ивану Сеченову продвинуться в изобретении спектрофотометра.
На подходе к зданию я обнаружил, что его окна светятся так, будто в мастерской только что зажгли тысячу ламп. Я вбежал внутрь, опасаясь, что мой коллега мог случайно устроить пожар, но обнаружил, что ничего страшного не произошло. Просто Сеченов с Бронниковой никак не могли совместить воедино все световые кристаллы, что и привело к их одновременной активации.