– А если я выиграю?
– Ты не можешь выиграть, если твой гений этого не хочет! – Гость еще раз тронул гладиатора копьем.
Вер скрипнул зубами от боли, а платиновое сияние метнулось вверх, прошило потолок и исчезло. На карнизах, мраморном бюсте Сократа и углах мебели остались висеть гроздья белых разрядов.
– Клянусь Геркулесом, все это мне очень не нравится… – Вер тронул плечо.
Кровь сочилась из ранки. Он зачем-то лизнул пальцы, и ощутил во рту солоноватый вкус. Кровь была настоящей. Можно предположить, конечно, что нелепый спектакль устроил Авреол, чтобы запугать потенциального противника накануне поединка. Вер поднялся и зажег свет. Первое, что он заметил – это распахнутые дверцы ларария. Алтарь из серебра опрокинут (невероятно – ведь он был прикреплен к донышку ларария). Фигурка гения исчезла. Две бронзовые фигурки ларов сдвинуты к углам. Вер подошел к двери и повернул ручку. Дверь номера была заперта. Окна – закрыты. Если у него в гостях был человек, то как же он ушел? Вер уселся на ложе, не зная, что делать. До рассвета было еще часов пять. Гладиатор набрал номер Тутикана. Телефон долго и нудно пищал, вызывая агента, но тот не желал откликаться. Наверняка. Тутикан упился до потери сознания и теперь дрыхнет, ни о чем не ведая.
Вер швырнул трубку. И уставился на аппарат, решая, что делать. В общем-то делать было практически нечего. Можно позвонить Пизону и отменить бой. Но победитель Больших Римских и Аполлоновых игр не мог отказаться без причин от поединка. Вер испытывал невыносимое унижение. Если его гений воображает, что Вер уступит, то он ошибается. Вер не уступает. Никогда. Никому. Нигде…
Оставался один человек, который мог ему помочь. И Вер набрал номер сенатора Элия. Тот снял трубку почти сразу, выслушал, не задавая никаких вопросов, и пообещал прислать за Вером свое авто.
Администратор в атрии с изумлением глянул на гладиатора, беря ключи. Неужели можно так рисковать чужими желаниями, гуляя всю ночь напролет?
– Пойду, потренируюсь перед завтрашним поединком, – усмехнулся Вер.
Администратор так растерялся, что уронил ключи и полез под стойку их поднимать. И не вылез, пока Вер не покинул атрий.
Машина сенатора уже ждала гладиатора у входа. Пурпурная «трирема» вытянутой формой в самом деле походила на старинный корабль.
Они мчались по ночным улицам Рима. Подсвеченные прожекторами, мимо проплыли величественные храмы. Казалось, сейчас в тени портиков появятся их божественные хозяева, чтобы окинуть всевидящим оком Вечный город и подивиться его великолепию и мощи. Даже ночью Рим не казался пустынным – мраморные и бронзовые статуи так густо заселили его улицы, что казались вторым народом, ведущим тайную жизнь рядом с теми, кто сейчас покойно дремлет в спальнях или на ложах в перистилях. Вряд ли найдется во всей Италии столько листьев аканта, сколько их украшает капители коринфских колонн. И где больше золота – в хранилище храма Сатурна [43], или на крышах, дверях, колоннах и барельефах – не знает никто. Реставраторы только что закончили золочение крыши храма Юпитера Капитолийского, и теперь, подсвеченная, она сверкала на фоне черного неба.
На Священной дороге в лавках всю ночь не гасли окна – торговцы цветами готовились к новому дню. Фургоны с эмблемами роз и фиалок спешили доставить свой нежный груз из ближних и дальних садов.
Почти на каждом углу попадались вывески с золочеными надписью «книги». Книжных магазинов в Риме еще больше, чем цветочных. Каждый римлянин раз в месяц обязательно заходит в книжный магазин. Это что-то вроде ритуала. Библиотеками римляне гордятся почти так же сильно, как собраниями масок благородных предков. На старости, отдалившись от дел, римлянин поудобнее устраивается в плетеном кресле и читает, читает, восторгаясь мудрыми мыслями и делая выписки на вчерашнем номере «Акты диурны». И вот, глядишь, выписок и собственных комментариев набралось страниц на сто, и бывший читатель бежит с рукописью в ближайшее издательство. И новая книжка становится на полку рядом со своими предшественницами. Так процесс становится бесконечным. А это уже близко к вечности.
Элий, как и положено сенатору, жил в Каринах [44]. Но в отличие от соседних вилл, дом его был скромен и невелик. Древний особняк, выкупленный из казны императором Корнелием для своего младшего сына, был перестроен и заново украшен накануне Третьей Северной войны. Только перистиль остался неизменным. Наверное, непросто жить в доме, которому больше тысячи лет, и каждый день выходить в атрий, где бесконечные ряды полок заставлены портретами знаменитых предков. Императоры с надменными или задумчивыми лицами смотрели друг на друга, будто спрашивали: «И что ты такого сделал в своей жизни, очередной Август?» Между дверью в таблин и дверью в триклиний [45] стояла копия Авентинской [46] статуи богини Либерты. Бронзовая Свобода держала в руке факел и строго разглядывала входящих вставными стеклянными глазами.
Элий ждал Вера в таблине. Эту небольшую, украшенную потемневшими фресками комнату, сенатор любил больше других. Огромный стол из кипарисового дерева с инкрустациями слоновой костью был завален книгами. Два мраморный бюста – один старинный, прижизненный бюст Марка Аврелия, второй – портрет знаменитой актрисы Юлии Кумской работы Марции, украшали таблин. Бюст актрисы был далек от совершенства – шея слишком напряжена, волосы проработаны однообразно. Но это была первая работы Марции после ее возвращения в Рим, и заказчица от своего портрета отказалась. Элий перекупил бюст, и с тех пор голова Юлии украшала его таблин.
Гаю Элию Мессию Децию еще не исполнилось и тридцати двух. Юный возраст для сенатора и весьма почтенный для гладиатора. Впрочем, уже два года он не выходил на арену. Его дед и отец были сенаторами. Его прадеда императора Корнелия застрелили в Колизее. Родословная Элия занимала десять бронзовых досок. В Риме не так уж много оставалось аристократов, состоявших в родстве с императорским домом. Обычно с такими именами не попадают в гладиаторы. Законом запрещено выходить на арену тем, чьи ближайшие родственники служат легатами в армии или занимаются политикой. Кто поручится, что ловкий молодой боец не передаст одно из своих клейм дядюшке, который мечтает занять пост в Галлии или Испании на ближайших выборах, или получить из рук императора назначение в прокураторы [47], обойдя строгие препоны гладиаторских правил. Но отец Элия умер от ран в Эсквилинской больнице, когда тот был еще ребенком. Дядя сгорел вместе со своим линкором за четыре дня до капитуляции Бирки. Старший брат Тиберий также пал на Третьей Северной войне. Сестра Валерия уже почти двадцать пять лет жила в Доме весталок, но это не считалось особо удачной политической карьерой. Его троюродный брат император Руфин вряд ли нуждался в служебном повышении. Никто не знал, что привело Элия на арену – скромное состояние, чья-то неизлечимая болезнь или страсть к риску. Он никогда не говорил об этом…
Когда Вер вошел в таблин, Элий полулежал, перелистывая затрепанный кодекс в картонном переплете. На Элии была сенаторская туника с широкой пурпурной полосой, а на ногах – толстые шерстяные носки в белую и красную полоску.
– Специальная мода сенаторов? – спросил Вер, указывая на носки.
Элий улыбнулся.
– Мне с моими шрамами очень удобно.