«Это будет замечательный бой», – пообещал Вер сам себе.
Элий не сразу направился к своей ложе. Рассеянно отвечая на приветствия, он поднялся по лестнице к тому месту, где в проходе стоял высокий человек в красном военном плаще и золоченом броненагруднике. Было жарко, и военный не надел шлем. Но он мог позволить себе подобную вольность, ибо это был Корнелий Икел, первый префект претория [51]. Его смуглое горбоносое лицо с надменно изогнутым ртом было знакомо любому гражданину Рима – Икел занимал свой пост уже более десяти лет, что в принципе не являлось нарушением конституции, но многих настораживало. Народные трибуны грозили наложить вето, если кандидатура Икела будет предложена сенату для утверждения на следующий год.
Корнелий Икел слишком поздно заметил Элия, и теперь не было никакой возможности уклониться от встречи. А разговаривать с сенатором Икел не хотел. Зато Элий буквально рвался к нему: протиснувшись меж толпящихся на лестнице зрителей, он встал так, чтобы префект претория не мог проскользнуть вниз, к императорской ложе.
Корнелий Икел не сомневался, что Элий искал встречи не ради пустого разговора.
– Всего один вопрос, превосходнейший муж, – Элий улыбнулся, и эта улыбка очень не понравилась префекту претория. – Придется поговорить здесь, раз ты не пожелал сообщить, когда мы можем встретиться. Меня интересует, что делает когорта преторианской гвардии в Вероне. Преторианцы обязаны охранять императора и столицу. А вот кого они охраняют в Вероне, совершенно неясно. Учитывая, что преторианский гвардеец получает жалованье в три раза выше обычного легионера, – это не пустое любопытство.
Корнелий Икел окинул взглядом лестницу, ведущую к императорской ложе. Август опаздывал. Как же отвязаться от Элия?
– Это государственная тайна, – ничего более умного Икел придумать не смог.
Элий недоверчиво покачал головой:
– У префекта претория не может быть тайн от сената.
– Иного ответа ты не получишь, сиятельный.
Лицо Элия мгновенно переменилось, улыбка исчезла, взгляд сделался ледяным:
– У такого ответа есть два толкования, превосходнейший муж. Либо ты, Корнелий Икел, префект претория, нарушаешь закон, либо ты не знаешь сам, что делает в Вероне твоя когорта! Но сенат на свой запрос получит ответ.
Икел молчал. Он не знал, зачем император потребовал направить когорту преторианцев в Верону. Но признаться в этом Корнелий Икел не мог. Потому что император может иметь тайны от префекта претория. А от сената – нет.
Почти все зрители уже заняли места на скамьях, и на лестнице никого не осталось. Элий направился к своей ложе. Корнелий Икел смотрел, как сенатор, хромая, спускается по ступеням.
– О боги! Почему нельзя купить клеймо, чтобы этот хромой козел споткнулся и сломал себе шею, – прошептал Икел.
Вер не любил ждать своей очереди, как и Клодия. Он во всем был нетерпелив. Гладиаторы разошлись по своим раздевалкам, в «отстойнике» остались лишь Вер и Кассий Лентул, медик «скорой» из городской больницы. Он принадлежал к всадническому сословию, и на его форменной зеленой тунике и брюках была прошита узкая пурпурная полоса. Хотя он был молод, волосы надо лбом уже сильно поредели. Лентул носил очки. Лысина и круглые старомодные стекла делали его похожим на сельского медика, который знает своих пациентов по именам и на досуге сочиняет буколики. Во втором тысячелетии, когда патрицианский род Кассиев исчез, это имя сделалось личным, и среди сверстников Вера встречалось часто. Дело в том, что незадолго до войны вышел фильм о трибуне преторианской гвардии, убийце сумасшедшего Калигулы. Кассий Херея в исполнении красавца Марка Габиния на многие годы покорил сердца юных римлянок. Впрочем, Кассий Лентул совершенно не был похож на мужественного актера.
– На твоей медицинской машине тоже пурпурная полоса? – насмешливо спросил Вер.
Тот отложил медицинский ежемесячник и улыбнулся:
– Тебя это раздражает? Мой прапрадед был маляром. Зато отец отличился во время войны.
– А моя бабка была продажной девкой в одном из самых дешевых лупанариев [52] Субуры. «Уютное гнездышко»? Может, слышал? И я даже не знаю, кто мой отец. В этом есть своя прелесть. Никто тебя не опекает и не досаждает нравоучениями.
– Не обязательно говорить об этом, – попытался ускользнуть от напора гладиатора служитель Эскулапа.
– А почему бы и нет? Любой уважающий себя римлянин выставляет в атрии восковые маски своих предков [53]. У некоторых их так много, что полки с масками занимают все четыре стены атрия. Когда я куплю себе виллу, в атрии будут выставлены только четыре восковых головы: прадед-носильщик, шлюха-бабка и моя мать – рядовой легионер специальной когорты Второго Парфянского легиона. Эта когорта называлась «Нереида». Может, слышал про такую? Кажется, они все погибли… вся когорта.
– Надеюсь, матерью своей ты гордишься? – сухо спросил Кассий.
Юний Вер на секунду прикрыл глаза и увидел ее как наяву, в красной военной тунике, в броненагруднике и в тяжелых калигах [54]. Волосы коротко острижены, на груди висит шлем. От нее пахнет ружейной смазкой, металлом, пОтом и кожей. И еще табаком – этим дурманом, завезенным из Новой Атлантиды. Такой специфически мужской запах, исходящий от женщины. «Юний, – шепчет она, наклоняясь к лицу мальчонки. – Ты будешь мною гордиться. Даже если я не вернусь, ты будешь мною гордиться». – «Мама, не уходи…» – шепчет маленький Юний. Они стоят в каком-то подвале. Сырой запах, тревожный отсвет факелов на серых камнях. Подвал заставлен пифосами и амфорами. Здесь же стол – огромный, сколоченный из грубых досок. Прямой, широкий и длинный, как римская дорога. И скамьи вдоль. Смутные силуэты людей, склонившихся над тарелками. Прощальная трапеза. Юний прижимается к матери. «Завтра мы выступаем, сынок…» Больше он ничего не помнит – только этот подвал, и это прощание при свете факелов.
– Нет. Я просил ее вернуться, а она меня подвела. Она не вернулась.
Он даже не знал, как погибла его мать. И в этой неизвестности было что-то подлое с ее стороны. Потом бабушка показывала листок желтой бумаги с кратким известием: «Легионер Юния Вер погибла в третий день до октябрьских Календ». И еще – фиала [55] рядового «Нереиды». Письмо потом исчезло, а серебряная фиала осталась.
– Ты принижаешь заслуги предков, чтобы выпятить собственное мужество, – заметил Кассий.
Вер не ответил. Он и сам не знал, что на него нашло. Никогда прежде так он не говорил. Но, может быть, именно так думал? Как вообще он думал о матери? Да никак. Он и не помнил ее почти. Только эта единственная сцена прощания врезалась в память. Тогда ему было всего три года. Она держала его за руку и говорила:
«Юний, только не плачь…»
И он не плакал. Он вообще в детстве никогда не плакал. Сколько себя помнит – ни разу. Даже странно.
Что было дальше? Война была. Следующее его воспоминание: он стоит в огромной очереди за оливковым маслом, и бабка держит его за руку. Бесконечная людская спираль закручивается кольцами. Немолчный гомон, запах пота, жара, пыль, раскаленный битум мостовой, стоять нет сил, ноги подкашиваются…
«Держись, Юний, еще немного», – уговаривает его старуха.
Нестерпимо хочется пить. Юний прижимается к боку старухи. Удивительно – в такую жару ее тело влажное и холодное, как кусок недозрелого сыра. Сколько времени прошло между первым воспоминанием и вторым? Месяц? Год? Вер не знает…
«Почему я не отыскал трибуна [56] специальной когорты «Нереида» после окончания войны? – вдруг с удивлением подумал Вер. – Почему? Ведь мне даже не прислали посмертной маски моей матери. Почему я отнесся к этому так равнодушно? И письмо пропало. Теперь я не помню имени трибуна.
Сердце забилось сильнее, пульс начинал частить всякий раз, когда он произносил слово «Нереида» даже мысленно. Что-то там произошло, в этом подвале, только он не помнил – что…
В «отстойнике» зажглась лампочка. Вера ждала арена. Все ждали гладиатора, исполняющего желания.
51
Первый префект претория – командир преторианской гвардии. Обычно он берет на себя командование армией во время войны, хотя главнокомандующим всегда является император.
53
В Древнем Риме выставлялись в атрии маски лишь тех предков, кто занимал высшие государственные должности. Но в Новом Риме подобного ограничения нет, граждане гордятся предками независимо от их положения. Маляром или сенатором был покойный – не имеет значения. Главное, чтобы сын его помнил и чтил.