— Кисет для табаку? Мне не нужно таких кисетов.
— Вот как, — произнесла она и отдёрнула свою руку.
Но он принудил себя ещё прибавить:
— Не может быть, чтобы вы обещали его мне. Подумайте-ка хорошенько. Не пастору ли? Женатому человеку.
Она не поняла, каких усилий стоила ему эта маленькая шутка, и не могла удержаться, чтобы не сказать:
— Я видела дам, шедших по дороге. Вероятно, ты за ними и гонялся?
— А вам не всё ли равно?
— Овэ!
— Почему вы не уезжаете? Вы видите, что из этого ничего не выйдет.
— Всё было бы очень хорошо, если бы ты не был таким сокровищем, которое гоняется за каждой женщиной.
— Вы хотите меня окончательно свести с ума? — воскликнул он. — Прощайте!
Йомфру ван Лоос крикнула ему вслед:
— Да, уж хорош ты, нечего сказать! Я постоянно слышу о тебе всякие плохие вещи!
Ну, был ли какой-нибудь смысл в этой преувеличенной строгости? Не лучше ли было бы, если бы бедная душа чувствовала истинную скорбь любви? Одним словом, Роландсен пошёл в контору, взялся за аппарат и телеграфировал своему товарищу на станции Розенгард, чтобы он прислал ему с первой оказией полбочонка коньяку. Потому что во всей этой бесконечной истории не было никакого смысла.
VII
Элиза Макк на этот раз долго зажилась на фабрике. Она уехала из обширного Розенгарда и жила здесь исключительно для того, чтобы помогать своему отцу; раньше она никогда не живала здесь, если только могла этого избегнуть.
С годами Элиза Макк становилась всё прекраснее и прекраснее; у неё были белые, жёлтые и красные платья, и её стали величать фрёкен, хотя её отец был не пастор и не доктор. Она была солнцем и звездой в сравнении со всеми другими. Она пошла на станцию отправить несколько телеграмм. Роландсен их принял. Он сказал лишь самое необходимое и не сделал никакой оплошности, не поздоровался с ней как со знакомой и не спросил, как она поживает. Он не сделал никакой оплошности.
— Здесь два раза сряду написано «страусовые перья». Я не знаю, что это нарочно?
— Два раза? — сказала она. — Дайте посмотреть. Ах, Боже мой, вы правы. Будьте добры передать мне перо.
Пока она снимала перчатку и писала, она продолжала говорить:
— Это телеграмма в город к одному купцу. Он стал бы смеяться надо мной. Ну, теперь хорошо?
— Да, теперь так.
— А вы всё здесь, по-прежнему, — сказала она, не вставая со стула. — Каждый год я нахожу вас тут.
Роландсен отлично знал, что он делает, не прося перевода на большую станцию. Что-нибудь да удерживало его здесь из года в год.
— Надо же где-нибудь быть, — отвечал он.
— Вы бы могли переехать в Розенгард. Там вид несколько лучше?
Но может быть, она пожалела о сказанных ею словах, потому что слабая краска разлилась по её лицу.
— Меня бы не перевели на такую большую станцию.
— Да, вы ещё для этого слишком молоды.
Он улыбнулся слабой и жалкой улыбкой:
— Во всяком случае с вашей стороны очень любезно думать, что причина лежит в этом.
— Если вы переберётесь к нам, то увидите, что у нас народу побольше. По соседству живёт доктор с семейством, потом торговец книгами и приказчики из лавок. А, кроме того, постоянно приезжают какие-нибудь необыкновенные моряки или вообще кто-нибудь.
«Намёк на капитана Хенриксена с берегового парохода», — подумал Роландсен.
Почему она была с ним так любезна? Разве Роландсен переменился со вчерашнего дня? Он очень хорошо знал, что его нелепая влюблённость была совершенно безнадёжна, это было вполне ясно. На прощание она протянула ему руку, не надевая перчатки. Когда она сходила вниз по лестнице, то шёлк так и шуршал. А Роландсен, мрачный и сгорбленный, уселся за стул и принялся за телеграммы. В его душе поднимались тысячи удивительных ощущений, его пронизала теплота атласной руки. В сущности, если серьёзно подумать, его дела были уже не так плохи. Если бы он ухитрится получить где-нибудь триста талеров, то его изобретения дали бы ему большие деньги. Он был обанкротившимся миллионером. Но в один прекрасный день он найдёт какой-нибудь выход.
Пришла пасторша, она посылала телеграмму своему отцу. Посещение Элизы заставило Роландсена воспрянуть духом. Он уже был не ничтожеством, а важным барином, как и другие; он обменялся с пасторшей несколькими безразличными фразами. Она оставалась у него дольше, чем того требовала необходимость, и просила его заглянуть к ним. Вечером он опять увидел пасторшу, она шла внизу, по дороге к станции. Она остановилась и говорила с ним. Очевидно, она была не прочь от этого, раз она продолжала стоять.
— Вы ведь играете на гитаре, — сказала она
— Да. Подождите минутку, я вам сейчас покажу своё искусство, — и Роландсен пошёл за гитарой.
Пасторша ждала. Очевидно, она не имела ничего против, раз она стала дожидаться. Он пел ей про возлюбленную своего сердца и про своего верного друга; песни были неважные, но голос у него был большой и красивый. Роландсен удерживал фру на дороге с особенной целью; могло получиться, что кто-нибудь в это время вздумает прогуляться. Это уже случалось. Пасторша была рада, что у неё было теперь свободное время; они продолжали беседу, что длилось довольно долго. Он говорил совсем иначе, чем её пастор, он был, точно с другой планеты, а когда он забрасывал её своими великолепными фразами, то глаза её становились совсем круглыми, как у внимательной девочки.
— Да, да. Господь с вами! — сказала она, уходя.
— Он и без того со мной, — отвечал Роландсен.
Она изумилась.
— Разве вы в этом уверены? Почему?
Роландсен имеет основание это думать. Бог создатель всего живого. Но быть Богом над всеми животными и горами ещё не столь важно. Да самом деле, только мы, люди, делаем его тем, что Он есть. Почему же ему, в таком случае, не быть с нами?
И Роландсен был, по-видимому, чрезвычайно доволен, произнеся эту великолепную речь. Н-да! Очевидно, голова, которую он носил на плечах, не случайно додумалась до этого.
Но вот получился и коньяк. Роландсен сам пошёл за ним к лодкам; он нисколько не скрывал своей ноши, а нёс свою бутыль просто в руках средь бела дня. Такое у него было мужественное сердце!
И вот наступило время, когда Роландсен утешился во всех своих неудачах.
Иногда по ночам он ходил по дорогам, точно какой-то властелин, и прогонял чужих рыбаков, мешая им гоняться за девушками.
Как-то раз, в воскресенье, в церковь пришла целая компания совершенно пьяных рыбаков. После службы они стали шататься по дорогам и не уезжали к себе домой, у них была с собой водка, и они всё ещё более напивались и приставали к прохожим. Пастор выходил к ним на дорогу и уговаривал их, но это ни к чему не привело; потом приехал ленсман, на нём была фуражка с золотым кантом. Несколько человек ушли к своим лодкам, чтобы уехать, но трое осталось. Между ними был длинный Ульрих.
Не надо забывать, что они на берегу, кричали они, и девушки принадлежали им. С ними был также и Ульрих.
Ульрих был ещё известен на Лофотенах и в Финмарке. Попробуйте-ка, подступитесь!
Из села между тем собралось много народу: те, которые были посильнее, стояли на дороге, другие притаились за деревьями в лесу и наблюдали за движениями длинного Ульриха.
— Прошу вас отправляться в свои лодки, — говорит ленсман. — Или мне придётся заговорить с вами иначе.
— Отправляйтесь-ка домой с вашей шайкой, — отвечает Ульрих.
Ленсман хотел позвать людей и связать бунтовщика.
— Советую тебе не оказывать мне сопротивления, когда я в служебной фуражке, — говорит ленсман.
Тогда Ульрих и его товарищи так засмеялись, что им нужно было схватиться за животы от боли. Мимо прошёл смелый молодой рыбак, он получил удар в голову, и его поколотили.
Ульрих закричал:
— Теперь следующий.