— Я должен столько всего тебе сказать, сестрёнка. Того, что я должен был сказать тебе, когда пришёл в сознание, — виновато говорит он.
Улыбка исчезает с моего лица.
— Расскажи мне. Только, пожалуйста, вначале скажи, что близнецы в порядке.
Мой разум буйствовал, пока я ждала, когда он доверится мне.
Он хватает меня за руку, а моё сердце колотится в груди.
— Они были в полном порядке, когда я в последний раз их видел. То, что я хочу сказать тебе, больше, чем мы или наша семья.
Я глажу его по волосам, как раньше, когда он был маленьким. В последние несколько лет он не разрешал мне этого делать, но сейчас позволяет. Его заверения насчёт близнецов сомнительны. Если бы с ними что-то случилось, не знаю, смогла бы я оправиться от потери. Должно быть, требуется огромное количество сил, чтобы снова стать собой, после потери членов семьи, как это сделал Джован.
— Мать морит голодом наш народ, — говорит он, зажмурив глаза.
Моя рука останавливается, замирая в воздухе. Я смотрю на брата в неверии. Он открывает свои карие глаза, и я вижу, он верит, что говорит правду.
— Годами. Вот почему склады настолько полные. Нас одурачили, сестрёнка. Счастье, которое мы видим во время перехода в Первую Ротацию, предназначено для того, чтобы держать двор матери в благодушном настроении. Не то, чтобы это их волновало, — он опускает голову.
— Во время своего путешествия я многое увидел, — шепчет он.
— Она… — хриплю я.
Я не понимаю. Я знала, что она готовила запасы для войны. Я и не подозревала, что она делает это, медленно моря голодом наш народ! Я думала, что она сеет больше семян, а не убивает невинных Солати. И снова жестокость моей матери выбивает почву у меня из-под ног. Я потрясена. Я уже должна была бы забыть об этом изумлении. Но я не могу представить, как кто-то может быть таким бессердечным и не знающим пощады.
— Она кормит их достаточно, чтобы работать и выжить. Деревенские жители рассказали мне, что пайки снижались так плавно, что они не замечали этого до прошлого года, когда приехала мирная делегация. Татум стала забирать у них всё больше и больше.
Оландон с трудом сдерживает свои эмоции. Я даже не пытаюсь сдерживать свои собственные, задаваясь вопросом, не моя ли дружба с Кедриком нарушила баланс.
Когда он продолжает, его голос хрипит:
— Твоё пленение стало последней каплей. Ты была их надеждой. Ты и сейчас их надежда. Когда тебя похитили, они не были в гневе — они были в отчаянии. Они начали выступать против матери.
— Они восстали? — шепчу я.
Мне нужно знать. Всё это время они страдали, а я жила в относительном комфорте.
— Больше, чем на одну Ротацию, но уже нет, — мрачно говорит он. — Мать… показала пример, — он проводит рукой по лицу, выглядя старше, чем должен. — Ты помнишь мужчину по имени Турин? — спрашивает он.
Это имя вызывает у меня ассоциации, но я не могу их уловить.
— У него был маленький сын. И дочь. Мальчик, который пытался снять твою вуаль в деревне?
Я задыхаюсь, когда меня настигают воспоминания. Малыш, который пытался поднять мою вуаль. Я хватаю Оландона за предплечья.
— Что она сделала? — спрашиваю я. — Расскажи мне!
Перед глазами мелькают воспоминания о перерезанном горле деревенской девушки.
Он вздрагивает, когда я впиваюсь в него пальцами. Я не могу ослабить хватку, потому что нахожусь в плену ужаса. Я знаю, что услышу дальше.
— Их зарезали и повесили на Оскале в Первой Ротации, — тихо говорит он.
Я вздрагиваю от его слов, сглатывая желчь, которая грозит подняться.
Это наказание было хорошо известно в Осолисе, хотя и редко применялось. Тела подвешивали на Оскале, так чтобы каждый Солати мог увидеть разлагающиеся трупы во время перемены. У Турина были жена, сын и дочь. Теперь все они были мертвы. Целая семья. Из-за меня — потому что меня не было рядом, чтобы остановить мать.