А потом появилась Ниночка. В сорок девятом они расписались, под Новый год.
Какая женщина! Тихая, добрая, умница, красивая, хозяйка хорошая. А как она паразита этого любила, Афанасия Петровича? Души в нем не чаяла! Петю разыскала, хотела с отцом помирить. И ведь почти помирила, хоть раз в год по праздникам стали встречаться. Петя к Ниночке всегда относился хорошо, уважительно.
Да только и ей Афанасий крови попортил! Пил, скандалил, погуливал, хорошо, не бил, а она хоть бы слово упрека! Болел – лечила, капризы его терпела, лучший кусок за столом – ему, хвалила, рукописи перепечатывала, а ведь у нее самой образование, ведь не последний человек была, доцент! Ангельский характер был у Ниночки. И ведь моложе его была на десять лет! Жил бы старый пень да радовался, нет, старый козел! Нашел себе эту попрыгунью Зинку! А что в ней хорошего? Губки бантиком? Ноги? Задница, которой она вертит направо и налево? Грудь колесом? Ну да. А больше-то ничего. На Афанасия она плевала, ей только и дела, что до себя. Вот когда деньги нужны, тут, конечно, подольстится. И в лысину поцелует, и на коленки заберется, а у него артрит, кряхтит старый дурень, а морда масляная. Тьфу. Ну а как денежки выманит, только ее и видели, уже по магазинам поскакала да по гостям и театрам, и все без мужа.
Бог его покарал!
Анфиса напихала в грелку лед и пошаркала обратно в кабинет.
Уйти бы, бросить этого паразита, думала Анфиса, а вот что-то не уходит. Может, жалеет? А может, привыкла. Его квартира вроде как и ей дом, другого у нее нет. А уйти в никуда, как Ниночка, увольте. Да и болеет он все больше. А на Зинку какая надежда? Пигалица бесстыжая. Она его точно в могилу раньше времени сгонит, старого дурня.
– Ну что? Не легче? – входя в кабинет, ворчливо спросила Анфиса. – На-кася, вот. Приложи грелку со льдом. Я сегодня на ужин голубцы приготовила, твои любимые. Скоро на стол буду накрывать. – Голос ее звучал добрее, ласковее, а натруженные руки мягко, по-матерински нежно поправляли воротник рубашки. – Ну, не куксись, придет твоя Зинка, куда денется, к подружке поскакала небось, к этой, как ее? Ну, муж у нее еще в продмаге работает? К Дуське, точно.
– А может, она записку оставила, а?
– Ну да, как же, – хмыкнула Анфиса, выходя из комнаты.
«И вот как так выходит, что мужики нами, бабами, командуют и всем миром тоже? – размышляла Анфиса, накрывая на стол. – Вот взять хотя бы Афанасия, лауреат Государственной премии, заведующий литературным отделом, член партии, в президиумах заседает, а дурак дураком. Да его любая бабенка вокруг пальца обведет. Да и все они такие, кобели, прости господи. В хозяйстве ничего не смыслят, деньги тратить не умеют, да брось такого одного, что с ним будет? Помрет, одно слово. А все туда же. Щеки надувать да командовать. Охо-хонюшки-хо-хо». И чего она, Анфиса, в начальники не вышла? Образования, видно, не хватило, а так бы она им всем показала!
Анфиса так часто думала, представляла себя в платье из панбархата, с медалями на груди, во главе какого-нибудь важного совещания, вот, как сидит она и всем указы раздает да головомойки устраивает. А что, у нее бы получилось.
– Анфиса, ты ужинала?
– Нет еще, – накладывая Афанасию Петровичу голубцы, сухо ответила Анфиса.
– Присядь, поешь со мной.
– Чего это? С прислугой поужинать решил? – уколола его Анфиса.
– Ну какая ты мне прислуга? Единственный родной человек, сколько лет в одном доме живем? Любы уже нет, Нина ушла, Петя вырос, а мы с тобой все вместе. Сядь, поешь.
Анфиса подозрительно посмотрела на Афанасия Петровича, но голубцов себе положила и села напротив за стол.
– Мы, Анфиса, с тобой ровесники?
– Да вроде как.
– Ну да. Лет нам с тобой уже немало, и кто знает, сколько кому отмерено, – вздыхая печально, проговорил Афанасий Петрович. – Скажи, ты смерти не боишься?
– Чего? Никак помирать собрался? – озадаченно нахмурилась Анфиса. – Ты чего, захворал, что ли? У врача был? Обследование делал?
– Да нет. Не в том дело. Человек может и без хвори в одночасье преставиться, если ему так Господь отмерил.
– А чего это ты вдруг про Бога вспомнил?
– Да при чем тут Бог, – начал сердиться Афанасий Петрович. – И помирать я не собираюсь, а так вот, отвлеченно.