И события эти грянули, стремительные и неудержимые, словно гроза. Едва вступив в должность, Кокко Донати предъявил своему предместнику то же самое обвинение в расхищении государственной казны, какое тот выдвинул против Козимо, и приказал ему явиться в суд во дворец Синьории, как это за год перед тем было приказано Козимо; но, вместо того чтобы последовать примеру своего предшественника и признать правомочность суда, в который его вызывали, Ринальдо дель Альбицци в сопровождении Никколо Барбадори и Ридольфо Перуцци отправился с оружием в руках на площадь Сайт Аполлинаре, прихватив с собой всех, кого удалось отыскать из числа людей, склонных поддержать его дело. Кокко Донати не ожидал, что противник так быстро соберет целую толпу своих вооруженных защитников, и, не имея в городе достаточно войск, чтобы сражаться с мятежниками, вступил в переговоры с ними. Те же, начав переговоры, вместо того чтобы двинуться на дворец Синьории, совершили большую ошибку. Во время этих переговоров гонфалоньер и его сотоварищи вернули во Флоренцию солдат, рассредоточенных вблизи города, а затем, чувствуя, что имеют в своем подчинении достаточную силу, созвали народ, чтобы избрать балию. На сей раз друзья Медичи в свой черед сделали то же, что прежде сделали друзья Альбицци: они толпой отправились во дворец Синьории, и в ходе выборов балию составили двести судей, приговор которых можно было объявить заранее: приговором этим стало изгнание Ринальдо дельи Альбицци и возвращение Козимо деи Медичи.
По ликующим крикам всего города Ринальдо дель Альбицци понял, что он и его сподвижники проиграли, даже если попытаются бороться против общественного мнения. И потому он удалился из города, безмолвный и мрачный, но не сопротивляясь и не ропща, и с его уходом пало олигархическое правительство, которое вырвало Флоренцию из гнусных и кровавых рук чомпи и вознесло ее если и не на более высокую ступень преуспеяния, то, по крайней мере, на более высокую ступень славы. Три представителя этого семейства, Мазо дельи Альбицци, Никколо да Унцано и Ринальдо дельи Альбицци, на протяжении пятидесяти трех лет, сменяя друг друга, удерживали в своих руках власть, но не переставали при этом быть простыми гражданами. Сталкиваясь с их спокойной и хладнокровной мудростью, с их непоколебимым патриотизмом, вдребезги разбивались замыслы Джан Галеаццо, правителя Милана, посягательства Владислава, короля Неаполитанского, и происки Филиппо Мария Висконти. Как некогда Помпей и Катон, они исчезли с исторической сцены, сметенные волной народной ярости, но во Флоренции, как и в Древнем Риме, эта волна принесла с собой будущих тиранов отечества: да, возвращение Козимо было победой народовластия, это правда, но по своему имущественному положению, по своим богатствам победитель стоял чересчур высоко над теми, кто продолжал возносить его все выше, и потому не мог долго воспринимать их не то что как равных себе, но просто как граждан.
И в самом деле, начиная с этого момента Флоренция, прежде всегда принадлежавшая самой себе, стала превращаться в собственность одного семейства, которое, трижды изгнанное, трижды возвращалось обратно, принося с собой сначала золотые оковы, затем — серебряные, а под конец — железные.
Козимо вернулся в разгар празднеств и иллюминаций, устроенных в городе, и вновь занялся коммерческой деятельностью, строительством и операциями с денежными бумагами, предоставив своим приверженцам заботу мстить его врагам. И месть эта была жестокой. Антонио, сын того самого Бернардо Гваданьи, который за тысячу флоринов спас Козимо, был обезглавлен вместе с четырьмя другими молодыми людьми из числа своих друзей; Козимо Барбадори и Дзаноби деи Бельфрателли были арестованы в Венеции, выданы венецианским правительством и вновь появились во Флоренции лишь для того, чтобы взойти на один и тот же эшафот. Каждый день все новые приговоры об изгнании обрушивались на головы граждан, настигая их у семейного очага, приговоры в большей или меньшей мере суровые, в зависимости от имущественного и общественного положения тех, на кого они обрушивались, делая этих людей в большей или меньшей мере опасными врагами Козимо. В итоге подобные изгнания стали настолько многочисленными, что один из самых главных приверженцев Козимо счел своим долгом сказать ему, что в конечном счете он опустошит город. Козимо поднял голову, оторвавшись от денежных расчетов, которыми занимался, положил руку на плечо своему другу и, с едва заметной улыбкой пристально взглянув на него, произнес: