— Если бы твоя бабушка никогда не покидала Гаона, — сказал Кельс, размышляя и о себе, и об Авте, — твое детство сложилось бы совсем по-другому!
— Это правда, но я бы не стал Автом Эмнисом.
На втором месяце путешествия библиотека с развлекательными записями, казавшаяся поначалу такой большой и разнообразной, стала монотонной и наскучила. Попутчики, поначалу манившие экзотической чужеродностью или приятельской близостью, утратили все очарование и стали раздражать. Тесные пространства превратились в ловушки и продолжали сужаться.
С тех пор, как Инаракхат Кельс познакомился с напарниками по Страже, офицерами Нинаном и Трисом, компания у них сложилась более или менее приятная, несмотря на некоторое недоверие с их стороны; хотя его род и пришел в запустение, но был выше их агнатов. Под конец второго месяца пренебрежительные реплики офицеров о пассажирах, а в особенности Авта Эмниса, стали напрягать Кельса. Эти ремарки ничем не отличались от тех подколок, какие они отпускали в адрес герентатских путешественников, ранее искавших свои гаонские корни, и Кельса в прошлом веселили. Но теперь он понял, что его надменность иного происхождения и нацелена в иную сторону.
На третий месяц начало казаться, что никакого мира за пределами корабля никогда не существовало, и продвижение во тьме длится вечно. Жизнь до путешествия стала далеким воспоминанием, нереальным и странно текстурированным. Пункт назначения представлялся ненадежным понятием. В этом месяце они миновали обломки последнего из кораблей, которые осмелились преступить запрет на работу систем связи, и эта встреча привлекла несоразмерный значению интерес пассажиров.
— Как ты и обещал, — сказал Авт Кельсу, наблюдая за обломками мертвого судна. Он говорил тихо, поскольку другие — вспыльчивая фаунтийка, турист с Преподобия, даже Хис Сулька, для которой это зрелище не было внове, — молчали. — Интересно, зачем они так поступили.
— Дураки были, — предположила Хис.
— Или обезумели от изоляции, — сказал турист с Преподобия. По тону было похоже, что это шутка, но убедительности ей недоставало.
На четвертый месяц воцарилась отчаянная скука. Бежевые стены без отделки, чернота в иллюминаторах, питательная, но однообразная кормежка, слились в неразрывный фон; сенсорная депривация принуждала разум сочинять все новые фантазии в попытках отогнать ментальный голод.
— Ты читал Ферсай? — спросил Кельс. Они с Автом сидели в баре одни.
— «Утешение в безумии»? — улыбнулся Авт. — Нет, никогда. Но я никогда не встречал никого, кто читал бы, хотя эта вещь ценится очень высоко.
— Я пробовал, — сознался Кельс.
Авт усмехнулся.
— Скука заела?
— Смеяться будешь, — сказал Кельс. — Она приступила к работе здесь, на этом самом корабле, за этим самым столом, в этой же точке путешествия. Какая странная и завораживающая вещь! Она, верно, уже с ума сходила.
— Меня это ни в малой мере не удивляет, — сказал Авт.
Пятый месяц оказался в целом таким же, как и четвертый. Время сжалось в единственное вечное мгновение.
На шестом месяце разум медленно пробуждается в осознании, что вскоре бесконечному странствию настанет конец. Когда Стража объявила, что остается всего день до выхода из Крадучки и перехода на более высокую скорость, пассажиры жутко обрадовались. Этот день, и несколько следующих, которые нужны для полета к станции на орбите Гаона, кажутся непереносимо долгим сроком. Тщетно пассажиры напоминают себе, что время и без их присмотра идет. Любой, будь то в открытую или исподтишка, отмечает каждую неускоримую секунду, жадно ожидая скрежета и свистящего хлопка стыковки.
В последний день перехода через Крадучку грянула катастрофа.
Кельс отбыл смену и поужинал с Нинаном и Трисом — молча, в напряженной обстановке. Он рано пошел спать, но, проворочавшись несколько часов, встал, оделся и направился в бар. Там было пусто. Он немного удивился и расстроился, что Авта Эмниса нет, хотя понимал, что пассажиры в такой час, наверное, спят.
Как только Авт сойдет с корабля, Кельс с ним, скорее всего, больше никогда не увидится. Это было справедливо в отношении каждого пассажира за все эти годы, но раньше не имело для Кельса значения. Именно потому он не мог заснуть. Он хотел кое-что сказать Авту, но не знал, стоит ли, и даже не понимал, сумеет ли.