Ну что ж, весь этот расклад меня вполне устраивает, – подвёл итог Полещук. – В общем, смелее в бой, тореадор!»
Глава четвертая.
Консул первый заметил Полещука, когда тот перешагнул порог кабинета для игры в карты и, как ему показалось, даже заговорщицки подмигнул.
«Очень даже может быть, что он меня узнал, – решил про себя разведчик, – мы же неоднократно встречались на дипломатических приёмах, хотя представлены друг другу не были. Что ж, это знакомство не повредит – если карта не пойдёт, будет у кого перехватить сотню-другую…»
Все встали.
Полещук, чтобы упредить возможный угодливый жест Фогеля, поспешил представиться сам. Таким образом разведчик дал знать консулу, что их знакомство должно остаться тайной для остальных партнёров.
Чех и поляк, узнав, что вновь прибывший – советский дипломат, то есть «старший брат», от которого можно ожидать любого подвоха, поостереглись оглашать свои титулы, назвав только свои имена.
По окончании церемонии рукопожатий и дежурных улыбок русскому дипломату предложили занять место за столом и взять карту.
Предложение прозвучало сигналом, что он принят в компанию сразу и без предварительных условий – так наркоманы со стажем охотно делятся с новичком своей дозой зелья, чтобы покрепче пристегнуть его к своей колеснице…
Однако сегодня Полещук не намерен был бросаться в воду, не зная броду, а пункт за пунктом реализовать заготовленный план.
– Господа, – обратился капитан к собравшимся так, будто и не ведал, что перед ним почти сплошь «товарищи», а не господа, – я просто хотел понаблюдать за игрой… С вашего позволения, конечно!
– Аппетит приходит во время еды, господин атташе, – произнес Гольдман, – боюсь, что у вас он может появиться именно в тот момент, когда яства на столе закончатся…
– Что ж, в таком случае я не премину явиться к следующей обедне, – парировал Полещук.
Собравшиеся ответили на реплику дежурными улыбками. Полещук, чтобы ускорить процесс сближения, придвинулся к столу и стал наблюдать за игрой, исподволь присматриваясь к игрокам.
Начал с консула, который своими барскими манерами и обстоятельностью значительно отличался от своих компаньонов.
Высокий, худощавый, пятидесятилетний мужчина, с благородными чертами лица, с рыжеватой, уже седеющей шевелюрой и подстриженными на английский манер усиками, консул в своём строгом темно-коричневом костюме напоминал Полещуку университетского профессора, экзаменующего нерадивых студентов. Впечатление дополнял взгляд Фогеля. О, это был взгляд человековеда и… актёра одновременно! В его серо-зелёных глазах поочередно сменялась целая гамма эмоций: цепкие и хищные, они в одно мгновение могли стать ироничными и даже обволакивающе нежными. Странно, но при этом выражение лица оставалось неизменно бесстрастным.
Гржинек был полной противоположностью консула.
«Рожа никудышняя, ни носа, ни глаз, – отметил про себя Полещук, – никакого выражения – петля от наволочки, да и только. С такой внешностью тебе бы, пан Мирослав, не дипломатом – сыщиком в “наружке” служить: пройдёшь рядом – никто и не заметит…»
Первый секретарь польского посольства Каменский производил отталкивающее впечатление: непропорционально большая голова с огромными залысинами раскачивалась на длинной шее, прикреплённой к щуплому, по-детски хрупкому телу с короткими кривыми ножками. Его надутые пухлые губки демонстрировали преждевременную обиду на весь окружающий мир.
«Ницше, вылитый Ницше! Горба на спине ему не хватает и… ума! А в остальном… Да и закомплексованность – та же. Вообще, давно замечено: чем меньше человек, тем больше его комплексы», – сделал заключение Полещук, понаблюдав за поляком.
Однако самой колоритной фигурой в компании был Гольдман.
Атлетического сложения при росте 180—185 см, тридцати лет от роду, он был воплощением красивого молодого арийца, прообразом «белокурой бестии».
Полещук вдруг представил Гольдмана в форме офицера СС, с автоматом в руках позирующим фотографу на фоне виселицы, где раскачиваются окоченевшие трупы партизан.
Ещё через секунду разведчику пришло в голову, что доктор одинаково впечатляюще смотрелся бы и во фраке за дирижерским пультом.