Я позвонила своей сестре Флоре – в полтретьего ночи это было ничего, поскольку Флора работала помощницей по хозяйству в Лос-Анджелесе. У нас с Флорой была теория, что ей в действительности следовало быть испорченной девчонкой из Сан-Фернандо-Вэлли,[18] но ее послали не в ту семью. У нее были все данные для подобного сорта девицы – поверхностность в суждениях, белокурые волосы, соблазнительные длинные ноги, и она особенно хорошо смотрится с поднятыми на лоб темными очками. Я попроще, и волосы у меня русые. Длинное заурядное тело, темная кожа (если я даже ненадолго покажусь на солнце). И хотя нам с Флорой не хотелось разлучаться, в конце концов мы решили, что ей лучше проломить стену, уехать в Лос-Анджелес и там найти свои истинные корни.
Когда она взяла трубку, я не сказала «привет» или что-нибудь такое, а только:
– Свадьба отменяется.
– О. Боже. Мой. – Выговорила она первой же репликой. – Расскажи.
Я рассказала про лимузин и девиц, про долговязого шотландца, про аварию, про свою ссору с Эдом.
– Пощади, – сказала она, услышав про клуб со стриптизом, – это же мой мальчик Эд.
Флора считает Эда чем-то вроде божества с планеты Прелесть. Она впервые положила глаз на него, когда мы стояли у окна в офисе Мака, а Эд внизу разгружал свой фургон, и Флора у меня за спиной вдруг вся затряслась и прошипела:
– Кто? Кто это? – И на лице ее было выражение голодной акулы.
Я спросила:
– Где? – подумав, что она спрашивает про каких-то холеного вида наркодельцов, которые как раз вылезали из своего BMW на той стороне улицы, и мне понравилось, как они это делают. А потом поняла, что она имеет в виду Эда, и сказала: – Это Эд. Он ухаживает за садом.
– Он роско-о-шен, – протянула она.
Я заставила себя снова взглянуть на него.
– Ну, пожалуй, он… он… да, высокий, – сказала я и этим ограничилась. Но эффект, похоже, сохранялся и в следующие недели, когда Флора шептала мне: «Передай Эду привет от меня» – и приподнимала совершенно выщипанную бровь.
Назад в будущее: Флора мило культивирует среднеатлантический акцент.
– Я не купилась на то, что ты не выходишь замуж за самого красивого, самого достойного мужчину, который когда-либо ходил по планете и был к тому же таким высоким и роскошным. Я нисколько не купилась на ревность к стриптизерке в клубе, – проговорила она.
– А что ты знаешь об отношениях? – спросила я.
Наивный вопрос. Конечно, все – хотя Флора не ведет половой жизни. Она говорит, что ждет Настоящую Любовь, но, по-моему, она считает, что мужчины ее возраста просто не могут быть ей ровней. И все же она, кажется, не прочь. По ее словам, научные исследования доказывают, что секс лучше всего в среднем возрасте. Я сказала ей, что Настоящая Любовь подразумевает брак, а не секс, но она пропустила мои слова мимо ушей.
– Да наплюй ты на ту сиськастую дуру стриптизерку, – сказала она.
– Черри, – перебила ее я. – У нее есть имя, и я не вижу никакой причины оскорблять ее.
– Черри-шмерри. Все равно я не куплюсь на это.
– А я и не покупаю, – отрезала я.
– Ладно, не снимай свои кружевные трусики. Двинулись назад.
– Назад?
– Начни с самого начала.
Я описала вечер. Широкими мазками. Она ничего не уловила и потому сказала:
– О чем вы говорили? В лимузине – о чем?
Повисло молчание.
– Дыши, – сказала Флора.
Я и не заметила, что не дышу.
Снова молчание.
– М-м-м… Алло? – через мгновение с надеждой проговорила она.
– Мы говорили про парня, которого я тогда повстречала, – знаешь, который…
– Алекс, – коротко сказала Флора. – Любовь-Всей-Твоей-Жизни. – А потом добавила: – А-га.
– Послушай, – проговорила я, стараясь быть старшей сестрой, – с Алексом у меня все прошло. Это была фантазия. Я не такая дура, чтобы придавать этому значение.
– Я тебе не верю. Все мы такие дуры, и все придаем этому значение. А таким вещам особенно.
– Скажи, пожалуйста, – спросила я. – Ты на семь лет младше меня, откуда ты можешь все это знать?
– Я другое поколение. У нас мудрость в генах.
– Поколение «Ливайс»?
– Нет, – ответила она. – «Дизель».[19] Поняла? – Она помолчала, смакуя свой триумф, а потом продолжила: – Как ты себя чувствуешь?
– Жирной.
Когда Флоре было тринадцать лет, она выиграла приз на викторине Столичной Полиции (не спрашивайте), журналисты из местной газеты пришли в школу сфотографировать ее со статуэткой и спросили Флору, как она себя чувствует. Она ответила: «Жирной», потому что такой себя чувствовала. Она не ожидала, что выиграет, и на ней была далеко не самая лучшая форменная юбка, в которой она чувствовала себя жирной. Флора вовсе не была жирной, а просто не хотела фотографироваться – мы обе терпеть не можем фотографироваться. Как те туземцы, которые считают, что фотограф крадет у них душу.
Мы также заметили, что когда дерьмово себя чувствуем, то кажемся себе жирными, будь мы хоть кожа да кости, как и было на самом деле. Деньги тоже могут быть слегка типа того – можно чувствовать себя бедным или богатым совершенно независимо от того, сколько у тебя на счету.
В общем, те олухи напечатали это. Заголовок гласил: «Школьница из Далвича чувствует себя жирной». Журналист, видимо, решил, что это какое-то новомодное словцо для выражения счастья – как «ужасно» иногда означает «хорошо».
– Жирная – это не чувство, – сказала Флора.
– С каких это пор? – спросила я. Флора меняется – наверное, благодаря этим гуру, к которым ходят в Калифорнии.
– А как ты себя чувствуешь, потеряв Эда? – спросила она.
– Знаешь, о ком я все время думаю?
– О ком?
– О Красном Теде, – сказала я.
Красный Тед был игрушечным медвежонком с красной ленточкой на шее. Мне подарили его, когда мне было три года. Когда мне исполнилось пятнадцать, ленточка давно потерялась, но теперь на нем был детский красный джемпер, и его всегда звали Красным Тедом. Правда, он был также известен своими ультралевыми взглядами, но прозвище получил все-таки за этот джемпер.
Глаза у Красного Теда оторвались, их пришили снова, они снова оторвались, и вообще он весь износился. Медвежонок лежал в пластиковом пакете на дне моего шкафа. Я обнаружила его как-то, когда делала уборку в своей комнате – преображала ее перед визитом нового кавалера. В тот момент я считала себя взрослее всех взрослых, готова была отринуть свое детство и, не задумавшись ни на секунду, в приливе бесчувственности выбросила Красного Теда вон.
Но в ту ночь я никак не могла заснуть, и кончилось все тем, что я среди ночи отправилась на помойку разыскивать медвежонка. Однако Тереза уже вынесла туда кухонные отходы, их оказалось в бачках столько, что сколько ни копалась я среди гниющих овощей и сырой кофейной гущи, стоя промозглым ноябрьским утром в одной ночной рубашке, так ничего там и не нашла. Так я потеряла Красного Теда.
На следующее утро я, конечно же, как обычно, проспала, выскочила из дома поздно, и мне было не до Красного Теда. Но по пути в школу я услышала знакомый грохот и лязг мусорных баков, как отдаленный скрежет адских врат. На какую-то долю секунды, когда я установила в уме связь, мой желудок провалился в ботинки. Грузовик протарахтел мимо, набирая скорость, а с его кузова свисал, зацепившись за край, зажатый в роковых челюстях, практически обезглавленный Красный Тед.
Я с воплями и в слезах побежала за мусорщиками, но они меня не услышали. Я не догнала грузовик и поплелась в школу. Я опоздала и, когда учитель отчитал меня, разразилась слезами. Рыдала и рыдала. Безутешно. От меня не могли добиться ни слова. Подумали, что у меня кто-то умер. Кто – понятия не имею, поскольку самые близкие люди в моей жизни уже умерли, а моя сестра Флора благополучно училась во 2 «б» классе. Когда наконец из меня вытянули историю про Красного Теда, то разрешили пойти домой и направили к психологу.
18
Имеется в виду песня Фрэнка Заппы про капризных девушек из Сан-Фернандо-Вэлли (район Лос-Анджелеса).
19
Игра слов: по-английски genes (гены) и jeans (джинсы) звучит одинаково. «Ливайс» и «Дизель» – фирмы, выпускающие джинсы.