Глядят: птица серая большая с сучка на сучок перепархивает.
- Здравствуй, премудрый филин!.. - радостно поздоровались приятели.
- И вы здравствуйте, братцы. Не отставайте-ка… Побежали вслед ему товарищи и вдруг остановились на зеленой прогалысине. А филин вспорхнул и скрылся в темную трущобу.
Вся прогалысина мохом поросла, кой-где брусничные кустишки торчат, а по бокам малинник - в спелых ягодах. Посередине прогалысины огромная валежина, еще пенья, коренья наковерканы. А на мху, на солнцепеке, медведица лежит, возле нее четверо медвежат маленьких возятся, а в сторонке медвежонок большой, годовалый,- пестун называется,- на дерево стоячее норовит залезть. Залезет да брякнется, залезет да опять вверх ногами - бух! И всем весело, медвежата урчат, пестун через голову кувыркается, медвежихе любо: язык на сторону высунула, морду на лапы положила, зелеными глазами за семейством улыбчиво следит.
Невидимый Тереха сел на пень и тоже улыбнулся, очень ему все понравилось и самому с медвежатами захотелось побарахтаться.
- Тебе нельзя… Медведица .задерет,- сказал Мишка-медвежонок.
Вот пестун пригнул башку, набычился, да ну вокруг крутить, бежит, фырчит, потом к медвежатам-шасть! Схватил в беремя одного, на закукры взбросил и пошел, косолапый, как мужик с мешком. А другие медвежата скоком-скоком да к нему: «рря… рря!..», а сами лапы к сердцу прижимают, кланяются. А морденки сделались умильные, а глаза - масляные: «рря… рря!…», возьми, мол, старший братец, на закукорье и нас.
Только четвертый медвежонок все к матке льнет, к медведице, вишь ты, ему моточка пососать охота, а та брыкается, знать, молоко пропадать стало. Но медвежонок так и наседает, как оса на мед, торнет нюхалку в сосок, лапками перебирает, чтоб сладкое молоко открылось, а сам урчит от удовольствия, глазенки щурит.
Медведица отпихнула его мордой, заворчала, а он лапки вверх, заюлил-заюлил, опять к соску. Медведица вскочила, отошла. Медвежонок уж у ней, пал на спину, лапки вверх, заюлил-заюлил, опять к соску.
Тереха смотрит, улыбается.
А пестун музыку завел. На валежине сбоку древесина расщепилась.
Он подсунет в расщеп лап›, отведет лучину да пустит. Лучина - дыр-дыр-дыр!.. Дрожит-дрыгочет, а он ухом уставится, слушает. Потом опять. И медвежата затаились, стоят на задних лапах, повизгивают, головами то направо, то налево приклоняются. Им любо, интересно. Как же. Музыка.. Дыр-дыр-дыр… дрожит-дрыгочет. А тут борьбу затеяли, пестуна свалили, стали малу кучу над ним делать, мять, тискать, масло жать. В шутку, в шутку, да таких ему затрещин надавали, аж из шубы пыль пошла. Пестун и сам не рад, взвыл, взмолился: «рря!»-да кой как вылез, всех под себя подмял.
- Мишка, айда на вырочку!- не стерпел Тереха, засунул грамоту в карман, стали с Мишкой видимы.
- Не сдавай, братцы, не сдавай!-да к ним.
Все медвежье семейство: ребята, пестун и медведица вмиг вскочили, от нежданных гостей попятились, шерсть на хребтах, с перепугу, как живая поднялась, вот-вот в тайгу тяга л я дадут.
- Чего вы, дурни?!. Я ведь не охотник… Я -Тереха. А это мой товарищ, Мишка-косолапый… Мы с ним от злых цыган убежали… От конокрадов…
- Как от конокрадов?.. Мы не конокрады.
Тереха так и обмер. Старый цыган Черномаз на земле сидит, а рядом с ним Ромка с гитарой. А на пенышке цыганка Ночка. И никого, кроме них, на поляне не осталось.
- Это колдовство называется…- сказал Тереха изумленно,- были медведи, стали цыгане… Ну, народ…
- Да, дело тут не чисто,- сказал и Мишка,- уди-и-ви-и-тельно…
- Где вы, паршивцы этакие, шляетесь?-строго спросил их Черномаз.
- Чего такое? Я те ахну?- задирчиво шагнул вперед Тереха и пощупал в кармане медвежачью грамоту.
- Ромка! - крикнул цыган. - Дай-ка мне кнут… Я их!..
Видит Тереха, дело всерьез пошло, но не унывает. Заломил набекрень шляпу, да к цыгану:
- А это видел? Нако нюхни, нюхни!!-и ткнул ему в закорючистый носище грамоту - приказ от самого Михаила Иваныча Топтыгина.
Цыган выхватил грамоту, повернул перед глазами и швырнул:
- Такой берестой я костры разжигаю.. Эй, Ромка!… Кнут! Я их, архаровцев…
Тереха перетрусил. А медвежонок шепчет:
- Щелкни его волшебным перышком… Сразу будет карачун.
Тереха прибодрился: достал заветное перышко и бросил его цыгану на штаны.
- Сгинь, окаянный, сгинь!!.
Но цыган только ухмыльнулся:
- Такими перышками я перины набиваю… Я, брат, сам колдун.
Цыганка засмеялась, в бубен вдарила, Ромка по струнам рукой провел.
У Терехи руки и ноги отнялись.