Говорил он приниженно и льстиво, однако его зоркие мигающие глазки буквально впиявились в переносицу Арея: так и ловили любую неосторожность. Мечник протянул руку и, взяв Тухломона за пластилиновое ухо, подтянул к себе. Не поднимись Тухломон на цыпочки, его ухо осталось бы у Арея в пальцах.
– Это ты-то жалеешь? Ой, не ври! Небось вынюхиваешь для Лигула? Хочешь и тут и там – везде успеть? – брезгливо спросил Арей.
– Вот уж нет-с! – оскорбился Тухломон. – Я к вам всей душой-с... Аи! За что?
– Пергаменты сдал, штамп получил, пребывание продлил? Вот и славно. Теперь топай отсюда!.. Улита, меч!
– Зачем меч? Не надо меча! Как я понимаю, это такой изящный намек-с, что мне пора уходить? Дядя Тухломон как раз собирался сказать, что он очень спешит!.. Лигулу-то передать чего? Нет? Ну и не надо, не надо! Я просто так спросил... – засуетился комиссионер.
Трусливо озираясь, Тухломон поспешно потащился к дверям, на ходу подклеивая надорванное ухо.
– Стоять! – неожиданно приказал ему Арей.
Комиссионер остановился, тревожно переступая на ломких пластилиновых ножках.
– Повернись!
Тухломон грустно повернулся.
– Комиссионер, вспомни: Лигул говорил тебе о шкатулках? Только прежде чем сейчас соврать, подумай, стоит ли эта ложь того, чтобы стать твоей последней ложью, – угрожающе произнес Арей.
Тухломону явно стало не по себе. Он неторопливо достал красный в горошек платок, развернул его и промокнул платком свой лоб тем деловитым движением, которым хозяйка сметает крошки с кухонного стола.
– Э-э... ну... Было что-то такое. Краем уха-с, – невнятно промямлил комиссионер.
– Умница! Если бы ты соврал – отправился бы в Тартар. Я в силах сделать так, чтобы ты десять веков не смог вселиться ни в одно самое жалкое пластилиновое тело. И никакой Лигул мне не помешает.
– Это я знаю-с. Вы можете-с, – уныло кивнул Тухломон.
– Отлично. Если ты такой многознающий, тогда еще вопрос: шкатулку уже нашли? У кого она?
Тухломон верноподданнически выпучил глазки.
– Не могу знать-с! Сие тайна, покрытая мраком-с!
– В самом деле? Какая досада! Улита, так ты несешь меч?
Тухломон задрожал. Он уже сообразил, что, сказав «А», придется сказать и «Б». Иначе в промежутке запросто можно оказаться в Тартаре навечно.
– Не надо-с меча! Я вспомнил-с. Всего шкатулок, в которых это может оказаться, две. Шкатулки – точные близнецы-с. Первая у лопухоида по имени Антон Огурцов. Это наши уже разнюхали.
– Лопухоид догадывается, что в ней?
– Как можно? Лопухоиды – оне совсем дураки-с.Откуда ему знать о потайном дне? – хихикнул Тухломон.
Арей чуть наклонил голову и негромко повторил «Антон Огурцов». В лице у него ничего не изменилось. Мефодий готов был поклясться, что, едва услышав имя, он уже знал об этом лопухоиде все. От первого крика до последнего вздоха.
– А у кого вторая? – быстро спросил Арей.
– Со второй шкатулкой сложнее-с. Она постоянно меняет местоположение в лопухоидном мире. Наши совсем с ног сбились! Лучше, если тайник окажется в шкатулке Огурцова! – заявил комиссионер.
Арей пытливо и страшно посмотрел на него.
– Не врешь?
– Нет. То есть вообще случается, вру-с. Не без этого. Но сейчас – нет-с, – затрясся Тухломон.
Мечник мрака поощрительно похлопал его по щеке.
– Умница! Надеюсь, ты не забудешь, что содержи мое шкатулки нужно принести не Лигулу, а мне в руки? Не так ли?
Тухломон в тревоге завозился. Он был в панике, как таракан, случайно забравшийся в ружейный ствол и услышавший сухой щелчок затвора. Должно быть, у него существовали на этот счет другие инструкции.
– Ну да, но, вообще-то, я обещал-с... – забормотал он.
– Хвалю за сознательность. И учти, если это окажется у Лигула – вследствие роковых случайностей, например, я ОЧЕНЬ обижусь. Ты понял?
Тухломон затравленно поклонился и пообещал лично всем заняться.
– Других и не допущу! Можете не сомневаться! – сказал он с сожалением.
– Вот и молодец! Проваливай! – брезгливо приказал Арей.
Комиссионер подпрыгнул и телепортировал, оставив после себя небольшое облачко вони.
– Он донесет. Напрасно вы с ним так. Мне кажется, Тухломон вас боится и ненавидит, – проговорила Даф.
Арей серьезно посмотрел на нее.
– Донесет?
– Донесет. Если уже не побежал доносить. Разве вы не знаете? – удивилась Дафна.
– Знаю. Он донесет в любом случае. И на меня, и на тебя, и на Мефа, и на Улиту. И на себя бы донес, будь в этом хоть какая-то выгода. Ему все равно, что и кого предавать, поскольку он предал уже все на свете.
– Тогда как же быть?
– А никак С этой публикой церемониться нельзя. Для таких, как он, существует только одна узда: кулак, который может смять его пластилиновую голову. В конечном счете, даже призрак Безликого Кводнона не смог бы рассчитывать на его верность, – с презрением сказал Арей.
– Безликий Кводнон? Кто это? – наивно спросил Мефодий.
Едва в просторном зале прозвучало это имя – Безликий Кводнон, что-то изменилось. Зазвенело стекло. Со стола дождем посыпались пергаменты. Потусторонний ветер коснулся лиц, запорошив глаза прахом. Мефодий ощутил волны опасности и смерти. Они были так осязаемы, что почти стали материальными. Улита затихла и съежилась. Депресняк перестал истошно мяукать, раскачиваясь на групповом портрете тузов мрака. Страх, повисший в воздухе, был так упруг, что Мефодий заблокировал восприятие, стараясь не вбирать его энергии. Что-то подсказало ему, что таким образом легко лишиться своей сущности, эйдоса, а в конечном счете, и жизни.
– Проклятие! – сказал Арей, захлопывая распахнувшееся окно, за которым пузырилась строительная сетка.
– Это потому, что он произнес это имя! Он, Буслаев! – прохрипела Улита. Она стала белой как мел. Мефодий не видел ее такой, даже когда Лигул бесновался здесь, угрожая отправить ведьму в Тартар.