— Мы просто поболтали.
— Вы так ничего и не скажете?
— Мне нечего сказать.
И он прошел к шефу. Рапорт продолжался довольно долго. Патрон был озабочен.
— Комельо не требовал, чтобы вы отказались?
— Он, кажется, махнул на меня рукой.
— Вы берете ответственность на себя?
— Да, так будет лучше.
Мегрэ не обманывался, хотя и был доволен: он ощущал груз того, что он на себя брал.
— Вы уверены, что репортеры не подозревают, как вы водите их за нос?
— Я сделал все возможное для этого.
Обычно Мегрэ работал в тесном контакте с прессой, и она никогда не оставалась в долгу. Но на этот раз он не имел права рисковать, невольно проговорившись о чем-нибудь. Даже полицейские, следившие за кварталом Гранд-Карьер, не были посвящены в детали дела. Они получили приказ вести себя таким-то образом, поселиться в таком-то месте и ждать инструкций. Они, конечно, догадывались, что все это связано с убийцей, но ничего не знали о самой операции.
— Вы считаете его умным? — спросил Мегрэ профессора Тиссо в тот вечер.
У него уже было свое мнение, но он любил получать подтверждение.
— Он настолько же разумен, как и все подобного рода люди. Например, он должен быть способен инстинктивно играть комедию таким потрясающим образом. Если, предположим, он женат, то обязан, например, сохранять обычное обличие, не говоря уже о его выдержке, когда возвращается к себе после совершения преступления. Если же холостяк, то не отличается от остальных людей: есть же у него домохозяйка, консьерж, кухарка? Утром приходит в свое бюро, ателье, и там обязательно есть люди, которые говорят об убийце с Монмартра. Однако за целых шесть месяцев никто его не заподозрил.
За это время он ни разу не ошибся в выборе места и времени. Ни один свидетель не мог с уверенностью сказать, что видел его в действии или, по крайней мере, на месте преступления.
Это соображение порождало еще один вопрос, волновавший комиссара:
— Мне хотелось бы услышать ваше мнение по следующему аспекту. Вы говорите, что основное время он ведет себя вполне нормально и, конечно, думает более или менее как нормальный человек, ведь так?
— Я понимаю. Возможно.
— Пять раз у него было то, что я называю кризисом, пять раз разум покидал его, и он убивал. Когда происходит этот взрыв? Вы понимаете, что я хочу сказать? Когда он переставал вести себя, как мы с вами, и превращался в убийцу? Происходило ли это в любое время дня, и он лишь ждал ночи, готовя план преступления? Или, наоборот, — этот взрыв происходил случайно или под воздействием каких-либо обстоятельств, неожиданно или проходя по безлюдной улице, он поджидал свою возможную жертву?
Для него ответ имел огромную важность, так как мог сократить или расширить круг поисков.
Если взрыв происходил в момент убийства, тогда этот человек должен был жить в Гранд-Карьер или рядом, или, по крайней мере, проводить там вечер, на работе или благодаря каким-нибудь другим банальным причинам. В противном случае он мог прийти откуда угодно и выбрал эти улицы, от площади Клиши до улицы Ламарк и улицы Аббес, по воле случая или по причинам, только одному ему известным.
Прежде чем ответить, Тиссо долго размышлял:
— Я не могу поставить точный диагноз, как если бы пациент был передо мной.
Он сказал пациент, словно речь шла об одном из его больных. Это не ускользнуло от комиссара и понравилось ему. Это подтверждало, что оба они рассматривают трагедию с одной точки зрения.
— На мой взгляд, однако, если применять сравнение, у него бывают моменты, когда он отправляется на охоту, как рысь, пантера или обычная кошка. Вы когда-нибудь наблюдали за кошкой?
— В молодости очень часто.
— Она сжимается, все ее чувства напряжены, начеку. Она становится способной воспринимать малейший звук, колебание, самый слабый запах на огромном расстоянии. С этого момента она чует опасность и уклоняется от нее.
— Понимаю.
— Примерно то же самое происходит и в нашем случае. В подобном состоянии он как бы обладает двойным зрением.
— И ничто не подсказывает вам, что же приводит этот механизм в действие?
— Ничего. Это может быть воспоминание, взгляд прохожего в толпе, запах каких-нибудь духов, случайно услышанная фраза. Это может быть все что угодно, включая вид ножа или цвет платья. Кстати, о цвете одежды, которую носили жертвы. Газеты не упоминали об этом.
— Она была различного, почти нейтрального цвета. Такой трудно различить ночью.
Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ, как обычно, снял пиджак, галстук, расстегнул ворот рубашки. Солнце падало прямо на его кресло, и он опустил штору. Потом открыл дверь в кабинет инспекторов.
— Жанвье, ты здесь?
— Да, шеф.
— Ничего нового? Никаких анонимных писем?
— Только доносы на соседей.
— Проверьте. Приведите Мазета.
Вчера тот покинул Дворец правосудия через потайную дверь. С восьми часов утра он должен был занять свое место в тюрьме Сурисьер.
— Мне сходить за ним самому?
— Это было бы лучше всего.
— Опять без наручников?
— Да.
На этот раз он не хотел жульничать с журналистами. Из того, что они увидят, пусть делают, какие хотят заключения, Мегрэ не хотел пока путать карты.
— Алло! Дайте, пожалуйста, комиссариат Гранд-Карьер… Инспектора Лоньона… Алло! Лоньон? Что там нового?
— Какой-то тип все утро ждал меня около кабинета и все время ходил за мной. Теперь торчит перед комиссариатом.