Для Старкуэзера так же было приготовлено место, но его не было. Тесса должна была признать, что если бы она была им, она тоже не спешила бы, чтобы поесть жаркое. Густое с переваренными овощами и жестким мясом, оно выглядело еще более неаппетитным в тусклом свете столовой. Лишь несколько тонких свечей освещали ограниченное пространство; обои были темно-коричневого цвета, зеркало над не зажженным камином запятнанное и полинявшее. Тесса чувствовала себя ужасно некомфортно в вечернем платье из жесткой голубой тафты, позаимствованное у Джессамин и распущенное Софи, которое в нездоровой света стало цвета синяка.
Однако это было ужасно странным поведением для хозяина, быть таким настойчивым, чтобы они присоединились к нему за обедом и затем не появиться. Служанка такая же хилая и древняя, как та, что разливала жаркое, ранее отвела Тессу в комнату, большую тусклую пещеру, наполненную тяжелой резной мебелью. Она была слишком тускло освещена, как будто Старкуэзер пытался сэкономить деньги на масле или свечах, хотя насколько Тесса знала, ведьмин свет ничего не стоит. Возможно, ему просто нравится темнота.
Она нашла свою комнату холодной, мрачной и более чем немного зловещей. Слабый огонь, горевший в камине давал совсем немного тепла, чтобы согреть комнату. По обе стороны от очага были вырезаны зубчатые молнии. Такой же символ был на белом кувшине, наполненном холодной водой, которую Тесса использовала, чтобы помыть руки и лицо. Она быстро вытерлась насухо, задаваясь вопросом, почему она не может вспомнить этот символ в Кодексе. Это должно значить что-то важное.
Весь Лондонский Институт украшен символами Конклава такими, как ангел, поднимающийся из озера, или четырьмя взаимосвязанными замками Совета, Пакта, Конклава и Консула. Тяжелые старые портреты были везде, а также в ее спальне, в коридорах, тянулись вдоль лестницы.
После того, как Тесса переоделась в вечернее платье и услышала звонок обеденного колокольчика, она спустилась по лестнице — огромному чудовищу, вырезанному в эпоху Якова I — остановившись только, чтобы взглянуть на портрет очень молодой девушки с длинными светлыми волосами, одетую в старомодное детское платье и с большой лентой повязанной вокруг ее маленькой головки. Ее лицо было тонким, бледным и болезненным, но ее глаза были яркими, единственная яркая вещь в этом темном доме, подумала Тесса.
— Адель Старкуэзер, — голос шел из-под ее локтя, читая табличку на раме портрета. — 1842.
Она повернулась, чтобы посмотреть на Уилла, который стоял, расставив ноги, с руками за спиной, глядя на портрет, нахмурившись.
— Что такое? Ты выглядишь так, как будто она тебе не нравится, но мне скорее она нравится. Она, должно быть, дочь Старкуэзера… нет, правнучка, я думаю.
Уилл покачал головой, переводя взгляд от портрета к Тессе.
— Без сомнений. Это место декорировано, как семейный дом. Очевидно, что Старкуэзеры были в Йоркском Институте поколениями. Ты видела везде зубчатые молнии? — Тесса кивнула. — Это фамильный символ Старкуэзера. Здесь столько же от Старкуэзера, сколько и от Конклава. Это дурной тон вести себя так, как будто владеешь таким местом, как это. Никто не может унаследовать Институт. Попечитель Института назначается Консулом. Это место принадлежит Конклаву.
— Родители Шарлотты управляли Институтом до того, как она стала им управлять.
— Одной из причин в то, что старый Лайтвуд со своим опасным характером так сильно хотел заполучить Институт, — ответил Уилл. — Институты не обязательно предназначены для проживания семьями. Но Консул не отдал бы этот пост Шарлотте, если бы он не думал, что она подходящий для этого человек. И это только одно поколение. Это… — Он взмахнул рукой, одним жестом охватывая портрет, лестничную площадку и странного одинокого Алоизиуса Старкуэзера. — Ну, не удивительно, что старик думает, что имеет право выбросить нас из этого места.
— Сумасшедший как шмель, как сказала бы моя тетя. Пойдем на обед?
В редком порыве аристократизма, Уилл предложил ей свою руку. Тесса даже не посмотрела на него, когда продевала свою в руку в его.
Уилл, одетый для обеда, был достаточно красивым, чтобы у нее захватило дыхание, и она почувствовала бы, что нуждается во всем своем благоразумии. Джем уже ждал в столовой, когда они пришли, и Тесса села рядом с ним ожидать хозяина. Его место было подготовлено, тарелка наполнена жаркое, даже бокал наполнен темно-красным вином, но не было никаких признаков его самого. Уилл первым пожал плечами и начал есть, хотя вскоре он стал выглядеть так, как будто бы пожелал, чтобы он не делал это.
— Что это? — спросил он, накалывая несчастный кусок чего-то на вилку и поднимая его на уровень глаз. — Эта… эта… вещь?
— Пастернак? — предположил Джем.
— Пастернак высаживают в саду самого Сатаны, — сказал Уилл. Он огляделся. — Я предполагаю, что здесь нет собаки, которой я бы мог скормить это.
— Здесь, кажется, вообще нет никаких животных, — заметил Джем, которого любили все животные, даже бесчестный и злой Чёрч.
— Возможно, все отравлено пастернаком, — сказал Уилл.
— О, боже, — сказала Тесса печально, кладя вилку. — А я так голодна.
— Всегда есть булочки, — сказал Уилл. указывая на накрытую корзину. — Хотя я предупреждаю тебя, они твердые как камень. Ты можешь использовать их, чтобы убивать тараканов, если они побеспокоят тебя посреди ночи.
Тесса поморщилась и отхлебнула вино. Оно было кислым, как уксус. Уилл положил вилку и начал бодро в духе «Книги бессмыслицы» Эдварда Лира:
— Однажды девушка из Нью-Йорка,
Очутилась голодной в Йорке.
Но хлеб был твердым, как скала,
Пастернак как…
— Ты не можешь рифмовать Йорк и Йорк, — прервала Тесса. — Это обман.
— Она права, ты знаешь это, — сказал Джем, его тонкие пальцы вращали ножку бокала. — Особенно с «вилкой» был, очевидно, правильный выбор…
— Добрый вечер. — Громадная тень Алоизиуса Старкуэзера неожиданно вырисовалась в дверном проеме; Тесса с румянцем смущения задалась вопросом, как давно он там стоит. — Мистер Герондейл, Мистер Карстейрс, Мисс, эм…
— Грей, — сказала Тесса. — Тереза Грей.
— Действительно. — Старкуэзер не извинился, а только уселся с трудом во главе стола. Он нес квадратную, плоскую коробку, что-то вроде ящика, используемого, чтобы хранить документов, которую он положил рядом с тарелкой. С вспыхнувшим волнением Тесса увидела, что на коробке был обозначен год — 1825 — и даже больше, три набора символов. ДТШ, ЭЭШ, АХМ. — Без сомнения молодая мисс будет польщена узнать, что я уступил ее требованиям и исследовал архивы весь день и кроме того, половину прошлой ночи, — начал Старкуэзер огорченным тоном. Тессе потребовалось немного времени, чтобы понять, что в данном случае «юная мисс» означает Шарлотта. — Ей повезло, что мой отец никогда ничего не выбрасывал. И в тот момент, когда я увидел документы, я вспомнил. — Он постучал по виску. — Восемьдесят девять лет, а я никогда не забываю факты. Вы расскажите это старому Вэйланду, когда он заговорит о том, чтобы заменить меня.
— Мы обязательно скажем, сэр, — сказал Джем, в его глазах плясали веселые огоньки. Старкуэзер сделал большой глоток вина и поморщился.
— Ради Ангела, эта штука отвратительна. — Он поставил бокал и начал выкладывать документы из коробки. — Итак, у нас здесь есть заявление на репарацию от имени двух колдунов. Джона и Энн Шэйд. Женатой пары. Так, а вот это немного странно, — продолжил старик. — Подача заявления была осуществлена их сыном Акселем Холлингвортом Мортмейном двадцати двух лет. В настоящее время, конечно же, колдуны бесплодны…
Уилл неловко заерзал в кресле, отводя глаза от Тессы.
— Он был усыновлен, — сказал Джем.
— Не следует допускать такого — сказал Старкуэзер, сделав еще глоток вина, которое он назвал отвратительным. Его щеки начали краснеть. — Как передача человеческого дитя волкам на воспитание. До Соглашений…