– Электричество. Нам же всем объясняли. Наука!
– Я его не понял, – Гусенко сознался, виновато опуская глаза. – И про шлемы эти, и про память…
– А с чего это у вас память поплохела? Не из-за этого ль? – Виктор тростью приподнял шинель пассажира, и оттуда выглянуло горлышко бутыли. – Мои коллеги говорят, что уж больно усердствуете вы последние годы в этом деле.
– Я-то? Нет, ни в коем случае. Ну, бывает, с парнями иногда засидимся, но нет. Не сегодня.
– Имейте в виду. Нас предупредили, что на время… мероприятия разум должен быть трезв.
– Я трезв! Клянусь! Это шоб отпраздновать. Ну после. А даже если и да, то память у меня еще о-го-го! Особенно в том, что касается царя. Дык я же это… дневники вел! – Он залез в карман шинели и достал тетрадь. – Все записывал, самое важное в жизни, что случилось.
– Худоват дневничок, – съязвил Виктор.
– Зато качество и – вот! – Он показал свои закорючки. На некоторых страницах записи были выделены красным. – Подчеркнутое – всё о царе. Все, что помню. Все хорошее.
– Не исказили ничего? – допытывался Виктор.
– Что вы! Все, как помню. Хоть поэму пиши.
– Ваша ценность исключительно в воспоминаниях. Помните об этом.
Они оба почти синхронно выглянули в окно. Вдалеке была заметна городская площадь, в центре которой высилась елка. Автомобиль подпрыгнул. Высокий Гусенко ударился головой о крышу.
– Простите, – прозвучало с водительского кресла.
– Хорошая у вас машина. – Пассажир потер лоб. – Это «кадиллак»?
– «Линкольн», старой модели.
– Казенный, что ль? – спросил Гусенко с таким видом, будто застукал вора в ликеро-водочном.
– Он самый.
– Ой, я думал, что их отбирают после увольнения. Но наверное, руководство НКВД на хорошем счету.
– Я действительно на хорошем счету, – важно кивнул Виктор. – Те, кто на плохом счету, уже сидят. Или того.
Об увольнении с позором бывший энкавэдэшник решил не сообщать.
– Тут вы правы. Гады, стольких хороших людей пересажали! А с другой стороны, при Красном царе те, кто на плохом счету, шли на расстрел.
– И прекрасно. Поэтому механизм был таким эффективным. Все работали! И именно поэтому надо было быть хорошим человеком на хорошем счету. Как я. И автомобиль тогда никто не решится отбирать.
– Да… – выдохнул Гусенко.
Они помолчали пару минут. Свернули на какую-то гадкую второстепенку, подпрыгнули несколько раз. Вспомнился дорожный министр Пропп. Хороший был человек. Не без минусов (доказательство тому – все городские дороги, по которым не ездило руководство страны), да и оттяпал много себе. Детвора вот в Париже кутит, но человек-то был хороший. Открытый. Все как есть говорил. За что и поплатился.
– Отберут, – выплюнул вдруг Виктор.
– А?
– Отберут, говорю, автомобиль. Пять лет прошло. Все. Сегодня оповестили, что не полагается больше по статусу.
– А какой. У вас. Нынче. Статус? – осторожно спросил Гусенко, подаваясь вперед.
– Никакой! – не выдержал бывший четвертый заместитель начальника НКВД.
– Пенсионер, получается…
– Вы испытываете мое терпение, – зашипел Виктор. – Какой, к черту, пенсионер?
– Простите… я нервничаю. Мы ведь творим историю. Спасаем страну!
– В этом вы правы, Гусенко. Не представляете как.
– Подъезжаем, – объявил водитель.
Оба пассажира взглянули через лобовое стекло на силуэт театра. Тот вдалеке будто прорезал острым шпилем облака надвое. Бывшая церковь. Бывший театр. А с этой ночи – точка пересечения всего, что ценно для гражданина великой страны: свободы, равенства, дружбы. Всего, что построил для людей царь, и всего, что они погубили, поверив в заморские идеи. И живут теперь…
– Великая была страна… – раздосадованно сказал Виктор, выходя из автомобиля. – Какую страну погубили, твари…
За ним вышел и Гусенко.
– А чё делать будем?
– Сказали идти в обход к заднему выходу. Переулками и кустами, которые по вашей части. Если все машины подъедут к театру, это будет подозрительно. Идемте.
На старой растресканной ступеньке стоял мужчина во фраке, держа в руке журнал с ручкой. На его голове красовалась медная корона с инкрустированной в нее ярко-белой лампочкой.
Вопреки уговору, на заднюю площадку подъехал автомобиль. Блестящий переливами белого, будто собиравший в себе огни ночных небесных светил, «форд» отключил фары. Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь. Подал руку иссохшей старушке в блестящем, едва ли не свадебном, белом платье.