О сирени когда-то писали так: «…кокетливая красавица, она играет с ветром, который треплет ее гроздья, как пышные юбки…»
О рассвете, например, так: «…над горизонтом бог разжег костер, и первые лучи солнца, как нежные языки пламени, лизнули землю…»
О платье: «…платье, словно сотканное из морозных узоров на зимнем окне…»
Лидия Павловна не сразу догадалась, что происходит. По привычке, привитой за десятилетия сначала ее матерью, потом муженьком, царствие им небесное, она винила себя. Искала причину в возрастных изменениях зрения, изучала статьи в медицинских энциклопедиях об аномалиях колбочковой системы сетчатки, при которых нарушается восприятие цвета. Но дело ведь было вовсе не в цвете как таковом…
Невзрачными казались не только предметы.
По выходным в доме напротив артист местного оперного театра нудно распевался, коверкая итальянское «вьени», но иногда соседям везло – правда везло, без кавычек, – когда на праздники к артисту стекались коллеги по цеху: их застолья традиционно заканчивались русскими народными песнями. Пели не так, как пьяные взрослые терзали «Ландышами» маленькую Лиду, а так, что закачаешься. Лидия Павловна гасила свет на кухне, придвигала стул поближе к окну и слушала тайком бесплатный концерт, загадывая, чтобы спели ее любимую, про коробейников, которых сынище в детстве называл скарабейниками, путая с жуками. Но теперь исполнение оперных певцов как будто разладилось, голоса казались… да, невзрачными, если, конечно, так можно сказать о звуке. Лидия Павловна ворчала, захлопывала окно – ишь расшумелись! – порывалась вызвать полицию.
А как испоганилась халва, без которой не обходился ее ежевечерний чай! Лидия Павловна заметила, что писатели частенько сравнивали халву с грязным стоптанным снегом. Так вот теперь она напоминала снег и на вкус.
Наверное, это возраст давал о себе знать: за семьдесят пять лет Лидия Павловна успела повидать столько кустов сирени, младенцев, рассветов, халвы, что и не сосчитать, вот образы и примелькались, стерлись, как снимки в старой газете, и не вызывали прежней радости. Невозможно же восхищаться рассветом каждый раз как в первый, глупо. Лидия Павловна почти признала, что превратилась в одну из тех противных бабок, которые талдычат: «Раньше было лучше!» Но потом заметила, что то же самое творится и с другими.
Взять, к примеру, ее соседку по лестничной клетке, Антонину. Та будет помоложе Лидии Павловны лет на десять. Антонина провожала как-то внучку на школьную дискотеку. Когда та поскакала по ступеням вниз мимо Лидии Павловны, не дожидаясь лифта, Антонина пробормотала вслед: «До чего же ты у меня серенькая». Шестнадцатилетняя дылда: кокон из радужного тряпья, ресницы-перышки с невысохшим клеем по краям, перламутровая чешуя на скулах, но под искусственным – ангельское, как пишут в книжках, личико. А Антонина выдает: «Серенькая». Или вот в примерочной магазина, где Лидия Павловна выбирала юбку, – все, все невзрачные, ну что ты будешь делать, – она услышала из соседней кабинки плаксивый голос, подумала сперва, что обращаются к ней, но потом поняла, что женщина говорит по телефону: «Мне ничего не нравится, ничего. Все такое… ни о чем».
– Погода сегодня какая-то невыразительная, – поделился с Лидией Павловной наблюдением мужик, торговавший разливным молоком из бочки. – Взгляните на небо. Помните, как у поэта? «И мглой волнистою покрыты небеса…» Как там дальше?.. Но «волнистая мгла» – скажите же! – хорошо. А это что?..
Молочник махнул рукой, и наполненная бутылка едва не выскользнула из его пальцев. «Надо же, люди еще Пушкина наизусть помнят!» – удивилась Лидия Павловна. Взглянула на серенькое невзрачное небо и подумала: «А ведь и правда, у Пушкина лучше было». Даже Анюта «разве-можно-так-о-цветах» Сергеевна как-то утром вдруг буркнула про ту самую отцветшую сирень: «Глаза мозолит». А однажды Лидия Павловна засвидетельствовала нечто совсем уж невероятное: когда она гуляла с Гошенькой, он никак не отреагировал на белку! Дети, способные удивляться даже неказистому камешку, становились безразличными к миру.